Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

Длинная улица бахчисарайского ущелья ведет к Хан-сараю — жалким останкам ханского дворца, развалинам мавзолея прекрасной жены хана Керим-Гирея, с наглухо забитою, заложенной камнями дверью. Узкая, местами высохшая грязная речка Сурук-су (что означает Гнилая вода), дворы таврической Аламбры, пустота, запустенье. Чтобы представить себе бывшие красоты этих строений, надо вспомнить Пушкина. А так — никакого впечатления.

И вот вдруг наше внимание остановило непрекращающееся, через каждые полминуты, заунывное кап-кап.

— Товарищи, это фонтан слез! — сказал Грозмани.

— La fontaine des larmes! — воскликнула Любовь Аркадьевна.

И я увидел нечто удивительно похожее менее всего на фонтан, а более всего на мраморный умывальник. Во многих местах мрамор был треснут, отбит, но на нем были мраморные раковины и из ржавых отверстий капала вода. Эти раковины постепенно наполнялись, и вода капала из них в нижние раковины. Ничего красивого, честно говоря, не было. Но если закрыть глаза и долго стоять и слушать, как капает, то в памяти возникает, как писал Пушкин: «Дыханье роз, фонтанов шум», нежная Мария, красавица Зарема и злой, влюбленный Гирей…

Все разбежались по территории, а мы с Костей Куниным остались у фонтана. Он приковал нас к себе.

Кап-кап-кап… Мы слушали, как завороженные, падение грустных капель.

— Странная вещь любовь, — сказал Костя. — Лично я еще не испытал этого чувства, но я близок к нему. Не буду тебе говорить, кто она, но я что-то явно начинаю испытывать.

— А ты можешь мне ничего не говорить. Я предполагаю.

— Откуда ты можешь знать. Я ни за кем в школе не ухаживаю. Даже она не догадывается ни о чем.

— Я видел, как ты на нее смотрел на обществоведении.

— Как я смотрел?

— Как-то мимо. Смотрел, но делал вид, что не смотришь… Косил еще больше, чем всегда. И между прочим, она тоже на тебя смотрела, но делала это, когда ты не смотрел. А я смотрел.

— А ты зачем смотрел?

— А мне было интересно.

— Ясно. А ты любил когда-нибудь?

— Мне кажется, что любил… Только Мария Германовна говорила, что в тринадцать лет об этом нельзя говорить серьезно, а папа говорил, что это долго продолжаться не может и надо больше заниматься физкультурой. А по физкультуре у меня «не вполне удовлетворительно». И еще я думаю такую вещь: вот этот Гирей, он любил Зарему, он презрел для нее войны и набеги, и они жили в беспрерывном упоенье и дышали счастьем.

— Точно, — сказал Костя. — Но появилась Мария, и все кончилось, и ему уже даже не о чем с ней говорить. Значит, любовь приносила Зареме одно страданье. Вспомни, как страдает Зарема в исполнении Татьяны Вечесловой в Кировском театре…

— Какой же вывод? — спросил я.

— Мне кажется, — сказал Костя, — что любовь — это очень серьезное дело, и тут нужно двадцать раз проверить свое чувство, убедиться в нем, и если уж решил связать с кем-то свою жизнь, то сделать это раз и навсегда, не причинять ей горя, не изменять, не обманывать и обязательно рожать детей, потому что дети укрепляют семью. Если бы у Заремы и Гирея были бы дети, никогда бы не случилось этого безобразия. Надеюсь, то, что я тебе сказал, останется между нами?

— Я буду молчать, как Аю-даг, — торжественно заключил я.

К нам подошла Любовь Аркадьевна.

— Что вы от всех отстали? Мы идем на кладбище ханов и султанов.

— Что вы здесь забыли? — иронически спросил Грозмани.

— Мы ничего не забывали. Мы вспомнили Пушкина, — сказал я.

Прошло много лет. Нет уже Кости Кунина. Нет его жены Уси Руткиной. Нет и Любови Аркадьевны.

А эпиграфом к «Бахчисарайскому фонтану» стоят строки Саади:

«Многие, так же, как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече».

Слева от улицы Красных Зорь, за железным заборчиком, расположилась довольно обширная территория так называемой дачи Сюзор. Когда-то (кстати сказать, не столь уж давно) она принадлежала графу Сюзору, а сейчас на ней располагается биологическая станция, и в парк Сюзор приходят многочисленные экскурсии.

Здесь большие пруды с шумными лягушками и непоседами жуками-плавунцами. Много улиток — прудовиков и катушек, водятся тритоны, и по глади подернутого ряской пруда скользят ловкие водяные паучки.

В густых кронах деревьев заливаются птицы. Леня Юган насчитал уже девятнадцать пород. А собирателям гербариев здесь просто раздолье. А самое главное — в парке тихо, экскурсии в глубь парка не ходят, и мы здесь предоставлены самим себе.