Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

— Молодец, — сказала Елизавета Петровна. — А что ты думаешь об этой птичке?

— Ничего я о ней не думаю.

— А что думал о ней Пушкин?

— Он мне не говорил.

Елизавета Петровна улыбнулась.

— Я понимаю, что он тебе не говорил, но ведь поэт всегда думает о том, что он пишет. Как ты полагаешь, Пушкин сочувствовал этой птичке? Ему нравилось, что она не свивает гнезда?

— Я думаю, что ему нравилось, — сказал я.

— Значит, это хорошо — не знать ни забот, ни труда?

— Мой папа говорит, что человек не может не трудиться.

— Твой папа говорит правильно. И птичка тоже должна трудиться и вить гнездо.

— Но ведь она же птичка? — сказал я.

— Ладно. Оставим это. Скажи, пожалуйста, сколько будет три плюс два?

— Пять, — сказал я.

— А пять минус четыре?

— Один.

— А дважды восемь?

— Пятнадцать, — сказал я.

— А если подумать?

— А если подумать — шестнадцать.

— А девять разделить на три?

— Три.

— Ну, а теперь посмотри на эту картинку и расскажи, что на ней нарисовано.

И Елизавета Петровна подвела меня к висевшей на стене картине.

Я сказал — это сад, в саду гуляет женщина с детьми, мальчик играет на барабане, а девочка держит куклу. На кусте сидит ворона. А на клумбе цветы.

— Какие?

— Разные.

— Можешь сказать своим родителям, что ты принят в старший приготовительный класс, — сказала Елизавета Петровна. — Поздравляю тебя, теперь ты ученик гимназии.

Я шаркнул ножкой и пулей выскочил из класса.

— Ну как? — кинулась ко мне мама.

— Никак, — сказал я. — Все нормально. Меня приняли.

— Как ты отвечал?

— Как мог.

— А что тебя спрашивали?

— Ничего особенного.

— Стихи читал?

— Читал. «Птичку божию». По-моему, ей понравилось. Особенно ей понравилось про папу.

— А что ты ей читал про папу? — испугалась мама.

— Я ей сказал, что папа любит говорить, что человек не может не трудиться, а учительница сказала, что папа говорит правильно. А Пушкин этого не говорил. Но тут что-то не ясно.

Мы пришли домой, и был праздничный обед, и после обеда папа даже вышел на балкон и крикнул мороженщика, который раскрыл свой голубой ящик и наполнил вафли мороженым крем-брюле. На моих вафлях было написано на одной «Варя», а на другой «Лена». И все радовались, а больше всех папа.

Он сказал:

— Видишь, как я тебе помог! Если бы я не сказал тебе, что человек не может не трудиться, ты мог бы провалиться на экзамене. А Пушкин смеется над птичкой, которая ничего не хочет знать и только поет. Это легкомысленная, беззаботная птичка. Кстати, почему ты не убрал за собой в комнате? Ты ушел в гимназию, а твоя постель осталась неубранной. Эх ты, птичка божия!..

— Не сердись, папа, я сейчас уберу, — сказал я.

Мне теперь все было нипочем. Я уже был ученик старшего приготовительного класса гимназии Лентовской.

Вечером у нас дома был доктор Бухштаб. Обычно он приходил к нам, когда я болел, долго выстукивал меня холодным пальцем, прикладывал к моей груди стетоскоп и выслушивал меня, причем сам тяжело дышал. Потом он выписывал мне сладкую микстуру ипекакуану и советовал больше пить.

Но сегодня он пришел совсем по другой причине.

Яков Абрамович жил у нас в доме на две квартиры выше нас и пришел поговорить с моими родителями потому, что его дочка шла в ту же гимназию, что и я.

Мама угощала доктора чаем с сухариками и слушала вместе с папой его рассказ. Доктор сообщил, что это совсем не обыкновенная гимназия, что это частная гимназия, основанная дамой по имени Лидия Даниловна Лентовская, которая собрала в своей гимназии педагогов, уволенных из других гимназий по политическим причинам. Я не знал, что значит «политические причины», но понял, что царь был недоволен тем, что эти учителя говорили своим ученикам не то, что бы ему хотелось. Некоторые учителя даже сидели в царской тюрьме. Вот кто будет нас учить.

Есть, например, такой Геннадий Капитонович Дружинин — муж Елизаветы Петровны, которая нас экзаменовала и будет нашей классной наставницей, так он вообще вышел из тюрьмы перед самым семнадцатым годом.

— Это очень хорошо, что у наших детей будут такие учителя, — сказал доктор Бухштаб, — они привьют им любовь к труду и ненависть к белоручкам. И у них не будет любимчиков из среды богатых родителей. Все должны быть равны…

Папа кивал головой, а мама все время подливала доктору чай и говорила:

— Пейте, это хороший чай. Это еще чай Высоцкого. (Этот Высоцкий, наверно, был очень богатый, потому что его чай был во всех магазинах.)