Дженни Лоусон - Давай притворимся, что этого не было

Я без особой охоты рассказала Лизе об этом, потому что знала, что, если сообщишь о своем желании кому-то, оно точно не сбудется, но мои шансы увидеть единорога и без того были ничтожны. Особенно учитывая то, что, если верить моим познаниям в этой области, они являются только девственницам. Подозреваю, что если бы я когда-нибудь и увидела единорога, то он был бы престарелый и жуткий, а еще специально ходил бы непричесанным и не мылся, лишь бы насолить остальным единорогам, которым хотелось бы, чтобы он перестал их позорить. Звали его бы, наверное, Гарольдом, и он бы непременно много курил. Так что я мало что потеряла. Но оставить себя на растерзание собаке, чтобы защитить собственного ребенка? Да сама вселенная словно дала мне знак. Причем этот знак удивил меня не меньше, чем саму вселенную. Я сидела в больнице и думала, что если бы мне пришлось выступить с речью, то я бы непременно застеснялась и заплакала горькими слезами, причем не только из-за того, что врачи зашивали мои раны. Я бы поблагодарила маму за то, что она научила меня думать в первую очередь о других, а также своего отца за то, что он, сам того не ведая, научил меня не паниковать при нападении крупных животных. Я бы поблагодарила Виктора за то, что он не удивился моему самоотверженному поступку, а также поблагодарила бы Хейли за то, что всецело доверилась мне. А потом я бы молча кивнула лохматому единорогу в глубине зала, который поймал бы мой взгляд и одобрительно закивал в знак признания моей охренительности.

– Вот о чем я тогда думала. А еще о том, что надо бы разузнать, что они мне такого вкололи: то, что вызывает галлюцинации с участием гордого, но неряшливого единорога, который слушает твою речь по случаю нападения собак, – это очень даже неплохо.

– Ух ты, – сказала моя сестра, и я поняла, что говорю все это вслух. – Это… полная жесть. Но, – призналась она, – я тоже отдаю свои деньрожденные желания детям. Наверное, это признак того, что ты вырос. Господи, только представить, какими были бы наши жизни, если бы мама на свои дни рождения не желала нам всего хорошего. Да мы бы столько не прожили.

– Наверное, – согласилась я. – Хотя, если подумать, может быть, наша мама и хотела бы, чтобы наши жизни закончились именно так. Конечно, это не волшебный единорог, но зато мы здесь, и я не могу представить себе другого места, где мне хотелось бы быть. Ну разве что то же самое место, но только с кондиционером.

Лиза закивала:

– Я бы дала тебе пять за идею, но жара такая, что лишний раз двигаться не хочется. Так чего же ты желаешь Хейли, когда задуваешь свечи?

– Не могу сказать, а то не сбудется. Но, думаю, того же самого, чего желают своим детям другие родители. Я желаю ей встретить любовь и испытать в жизни достаточно разочарований, чтобы ее ценить. Я желаю ей такой же славной жизни, как моя. С собственными куклами из мертвых волшебных белок и застрявшими в коровьем влагалище руками, и еще чтобы она познала гордость подставиться собакам, чтобы кого-то спасти. Думаю, вот чего я пожелала бы Хейли.

Лиза недоуменно на меня посмотрела.

– Да, не думаю, что еще кто-нибудь желает своим детям, чтобы на них нападали собаки и чтобы их руки застревали в коровьих влагалищах.

– Ну я имею в виду в переносном смысле, – пояснила я.

Лиза кивнула и закрыла глаза, положив голову на спинку стула.

– Ну это хорошо, – сказала она рассеянно, вытягивая ноги, чтобы погреться в солнечных лучах. – Потому что в реальной жизни подобная хрень будет преследовать до конца. Подобные воспоминания прочно впечатываются в мозг.

Я посмотрела на нее и приняла точно такую же позу, чувствуя, как солнце прогревает мои кости, а слова сестры пробегают у меня в голове. Я мысленно себе улыбнулась, закрыла глаза и подумала: «Господи, уж я-то на это надеюсь» .

После пятнадцати лет брака и создания одной прекрасной совместной дочки мы с Виктором все такие же разные, как и раньше. Мы ругаемся. Мы миримся. Иногда мы обмениваемся угрозами – мол, однажды ты получишь посылку с живой коброй. И это нормально. Потому что по прошествии пятнадцати лет я знаю, что когда позвоню Виктору из больницы, чтобы сказать, что в гостях у родителей на меня напали одичавшие собаки, то он сделает глубокий вдох и напомнит себе, что такова наша жизнь.

Я чуть ли не восхищаюсь тем, каким он стал: теперь он и глазом не поведет, если мой отец попросит его заехать и помочь соскрести мертвого скунса с дороги, потому что он «знает, кому тот может пригодиться». Хейли же, как ни удивительно, одинаково уверенно чувствует себя и на уроках балета, и когда помогает дедушке мастерить самогонный аппарат.