Алексей Козлов: Дудль Вздул Майдан

Вот чего игра в крикет
Может сделать с девой!
– «Nam pizdets» и «Deneg net»! —
Воет Королева.
Мы дождались наконец
Золотого Века.
– «Deneg net» и Im pizdets»
Голос Человека!

Няш-Мяш!
Ла
Манш!
Бей
В пах!
Дай
Транш!
Параш
Нет!
Данс!
Он
Наш
Ла
Манш!

Надувные Фокановы куклы
Взволновали, … …, меня:
Железы, лобки, вальки и букли,
Ну и в общем – прочая х… ня!
В детстве я постиг, когда в постельке гукал —
Надо ближе быть к земле, к сохе,
Ну а всех Фокановских, …, кукол
Расстрелять из нового MG!

ОказалосЪ – мирЪ устроенЪ.
Но не такЪ, как мыслил воинЪ,
А какЪ выдумалЪ торгашЪ…
Да и тодт… давно… не нашЪ!

О…в на нашей тризне,
Стал я просто имярек.
И приснился мне в отчизне
Самый клёвый человек.
Вы его везде найдёте
В Магадане, на Дону
Он летал на сомолёте,
Погружался в глубину.
Ездил на автомобиле,
Бил киями по шарам,
Плавал во море на киле,
Лазил в горы по горам.
Разрулил вокруг все беды
Разгонял от солнца хрень
Он дарил велосипеды
Ходокам из деревень.
Мы его любили очень,
Неподвластно как уму.
Наши подвиги и дрочи
Посвящали лишь ему.
Иль его отправим с баню
Наряду с его ворьём
Иль нас скрутят в рог бараний
Не мытьём, как катаньём.
О… в на нашей тризне,
Стал я просто имярек.
И приснился мне в отчизне
Самый клёвый человек.

Ах, бедный Йорик! Помнишь, как с зарею
Меня кидал ты, когда мы в наперстки
С тобой играли, а порой в пристенок?

– Ни в коем случае, а в коем ли бы ни,
Но я о том, о том, о том, в чем сущность
Подслушанной за домино трепни!
Я сам в сад философский, словно в кущи,
Вхожу и говорю себе: «Верни!»
– Вернуть? Да никогда!
– Дурак!
– Ну, ни во веки!
– Меня ты рассмешил!
– Мне не до шуток!
– Что свойственно, о боже правый, миму?
– Идем в бардак, где можно скинуть схиму
Перед очами Марфы и Ревекки!

* * *
В часу втором я третий позвонок
Четвертой власти гладил пятернею,
А стал шестеркой, когда в день седьмой
В восьмерку превратилась ось телеги,
И годы полетели – девять, десять,
Одиннадцать, ети их всех, но тут
Двенадцать рыл апостолов явились
И все на одного, да, все на одного
Двенадцать месяцев, двенадцать иностранцев,
Счастливый рой, я был так возбужден,
Что не заметил следующих чисел,
А надо бы, но умоисступленье
Заворожило черного дрозда.
Да надо бы, бы надо, бы, бы надо,
Когда б не тот ли, кто там же еще?
Никто нигде никак не засветился,
Я потерял дорогу, красоту,
Земную жизнь прошел до половины
И в предпоследней трети опочил,
Чтоб силу инкарнации изведать,
И вот проснулся скунсом в колесе
С своею миской, ложкой и струею.
Ко мне порой приходят пионеры,
Шахтеры, проститутки, даже бомжи,
Доцент, два кандидата, академик,
Русалка, извлеченная из тины,
Кибальчиши, Плохиш, два Буратино…
Приходят зайцы с длинными ушами,
Слоны и рыси, я на них смотрю
Раскосыми и жадными очами,
Как гордый Буревестник или змей,
Потоками Иордана омытый,
Вблизи Крестителя с его желанной шайкой,
Да, медным тазом, коий угодил
На голову Отчизны величавой
И с ног свалил свирепого колосса,
Что назван был Империею Зла,
Иль просто импиреей, в час досуга
Меня ты, няня, от беды спасла
Попавшего между враждебных рас
И в Болдино, старушка, проводила,
И там я на закорках написал
Все лучшее, что мыслимо в природе.
Здесь я бродил по хвое, мху, по водам,
Как по суху, хотя был мокр от страха,
За судьбы Родины, меня здесь пристрелили
Сарданапал-злодей, о той дуэли
Я в небе вспоминаю… Нет, Ильич,
Не зря мы шли извилистой дорогой
И все мы не умрем, и гордый дух
Заводчика Морозова и Павла
Все ж в нас живет, как бренная свеча
В руке у обезьяны павиана.
Ужо тебе! Ужо тебе! Далила!
Вблизи Кремля московскими ночами
Я часто проходил, терзая ноги
О Мавзолей, где Штирлиц величаво
Годами охранял от мух святыню
И духов отгонял своею тростью,
О злачные притоны, о бараки,
Черемушки, омоновцев, солдатов,
О Керасиров, вылезших некстати
Из-под земли Вальпургиевой ночью
И о тебя Нерон Цезарионыч,
Источник столь свирепого пожара,
Что мне не по себе, скажу по чести.
И там, вдали от Новгородской Сечи,
Цепляя фалды Грозного царя,
Копеечку просил на пропитанье
И получил по жопе сапогом.
Да, было все, да было все, да, было,
И есть что вспоминать: о комсомоле,
Репейном морсе, сталинских ударах,
Брижжит Бардо, Кибелле многогрудой,
О поездах, грохочущих в пустыне
Своими буферами золотыми,
Стене Китайской, коей я дарил
Любимые напевы Шаалиня,
Ядра Кунфу, Конфуция, от плебса
Ядреной отделенного стеной.
Я не забыл, забыл ли я, я помню
Издательство, где я сточил всю жопу
Об эти стулья, гвозди и столы
Труды великих гадов и мерзавцев
По чести превзошедших Герострата
В своем маразме чистом и святом.
Я испытал, мне ли мечтать о лучшем?
Не мне, не вам, придут другие люди
И в ясности товарища узрят,
Который композитором от бога
Рожден в деревне Синей Ляпеги
Взрос как крапива, в город занесен
Монгольскою Ордою Чингиз Хана,
Чтоб, как Рязань, нас всех испепелить
Назло туземцам добрым из Борнео,
Мадагаскара, Чада и Шри Ланки
Я проклинаю напрочь эти бусы
Да Гаму и Колумба и Авось,
Который надругался над Юноной
И пысал супер-мощною струей.
Здесь обмелел мой разум и рассудок
Сгустился над землей, здесь я сточил,
Я говорил о том, две ягодицы,
И волчьей ягодой накормлен был сполна,
До основанья. Пиррову победу
Я одержал носком от сапога,
И Крошка Цахес был тому свидетель.
О нем я помню. Сплав благих народов,
Честнейший смертный, хулиган и вор,
Чья мудрость превзошла диван Гафиза,
Изгнанник, Дантовед и демагог.
Во дни сомнений тяжких и раздумий
Я б вырвал, если б мог, его язык
И сжег в костре далекой Саламанки.
Его друган – завзятый Вороненок,
Нахохлившись сидел на облучке
И карканьем тревожил птицу-тройку,
Изобретенье русского царя
Где три богатыря на Черномора
Идут веленьем русского народа
И пестуют Антихриста гузном.
Чекиста три: два добрых и немой
Встают пред оком ласковым Перуна,
Готовые на подвиг и на смерть.
И Крошка Цахес, уцелев случайно
В горниле испытаний и побед,
На отдых вызывает Вороненка,
И вдохновенно чадо двух народов,
Честнейший смертный, смотрит в небеса.
От Кнессета судьбою отделенный
Он здесь осел, и тихо угнездившись,
Пустив коренья в Северной Пальмире,
Он был одним из тех, кого люблю.
Он сеял только доброе, но втуне
Пошли его деянья всеблагие,
И проповедь похерена была
Все семьи одинаково счастливы,
Ну а в несчастье разница, ничтяк.
Так он бряцал пред нами фонарями
Вокруг двух глаз, их не могло быть больше.
Природа нас такими сотворила —
Уродами без страха и упрека,
Лишив навек достоинства и чести,
Но напоив божественной струей.
Да, он бряцал пред нами фонарями,
Бряцал и бряцал, бряцал и бряцал,
Пока ума бедняга не лишился,
Даря супруге толоконный лоб
С индийской мушкой посреди пустыни
Сократовского лбищи или лба.
За блуд с позором выгнанный пинками,
Он моросил слезами по притонам,
И дочерей свирепых проклинал,
И сыпал пепел на башку седую,
Где муторно торчали три сосны.
Он напоил послушливые стрелы
Нетрезвых шуток ядом самомненья
И проклинал Гоморру и Содом.
Все языки смешал он в Лукоморье,
Но башня не поднялась у него,
Поскольку средь зеркал одни Горгоны,
И кротостью не славятся они.
Как блудный сын бродил он по вселенной
И призывал на головы мерзавцев
Все беды, бури, стрелы и мечи,
Пока не обносившись, с голой жопой,
Он не осел в конторе на шесток.
Мир горний пробуждался по утрам
Своим Кукареку. Здесь я кончаю
Историю Ромео и Джульетты
Которые любили так друг друга
Что отошли в один и тот же день
Так пусть же, пусть же, пусть же Конь Троянский
Струю испустит над челом скитальца,
Сколь многоумным, столь и всеблагим.
Кончаю я пред Господом и вижу:
Гонимые сверкающей звездою,
Волхвы уже несут свои дары —
Бочонок рома, ладана и смирны
И десять пар колготок «Филодоро».
Нет виноватых! и слеза страдальца
Струится меж персей у Андромахи…
Я не могу! Прости, Кизил Троянский
И прочие бабцы, я ухожу
Под грозами и бедами Вселенной!