Елизавета Аистова - Игра воображения. Роман

– Тебя так взволновало мое сообщение?

– Не перебивай, Саша, иначе мне не удастся сказать тебе, ради чего я здесь.

– Александр Николаевич, звонят по городскому, – сообщила Тамара.

– Сейчас не могу, я занят, – отрезал Пономарев. – Пусть перезвонят попозже.

– Я влюблен в твою жену.

Пономарев оторопел. Он мог предположить все, что угодно, только не это! Он подошел к Гоше совсем близко, сел рядом, заглянул ему в глаза и переспросил:

– Что? Я не ослышался?

– Да, я люблю Светлану. Я понял это еще несколько лет назад, а окончательно – после нашего последнего разговора.

Александр Николаевич вытаращил на друга свои большие голубые глаза.

– Зачем ты говоришь это мне?

Гоша выдержал его взгляд.

– Ты мой лучший друг. Я ничего не могу от тебя скрывать.

– Подожди, а Светлана? Она знает? – лицо Пономарева мгновенно сделалось подозрительным и злым.

– Что ты, что ты! – замахал руками Гоша и зажмурился, словно ему дали выпить чернил. – Светлана ничего не знает. Я сначала решил сказать тебе, а уж потом…

– Будет потом?! – высокомерно переспросил Пономарев и заносчиво поднял голову, а глаза опустил.

– Это, конечно, зависит не только от меня, Саша. Но ты же сам говорил, что в последнее время у вас с женой трудные отношения.

– Да, говорил, но это ничего не значит! – раздраженно сказал Пономарев.

– То есть как это не значит? – нервничая, Гоша встал и заходил по кабинету. – Может быть, если бы она узнала, что я люблю ее, ей стало бы легче, тем более, что с тобой… У тебя другая женщина, эта Сверхлюбовь , а несчастная Светлана… Ты предал ее.

– Ты, что же, свободный мужик, что ли?! А как же Лера? Венька? – зашипел Пономарев, вспомнив: говорить громко нельзя, их могли услышать. Послушай, Гоша, у вас идеальный брак, вы с Лерой – замечательная пара!

– Любимая женщина не обязательно должна тебя нянчить, я ясно выражаюсь? На нее можно смотреть, радоваться ей и молиться .

Тут Гоша вздохнул и закрыл глаза. Его лицо выражало страдание.

– Сумасшедший! Как же музыка, твои рояли, твои звуки?

– Одно другому не помеха, – твердо сказал Гоша.

– И что же теперь будет? Ты собираешься объясняться с ней, что ли? Я правильно понял? – спросил Пономарев, и его заблестевшие от обиды глаза сделались синими-синими.

– Собираюсь, да, – неторопливо, как будто взвешивая каждое слово, – сказал Гоша. – Прости, что я так жесток с тобой, но иначе не могу. Я должен был сказать тебе все.

– Ну и денек! – Пономарев присвистнул и опустил глаза в бороду.

– Не свисти. Денег не будет, – серьезно сказал Гоша, веривший в приметы. – Мне бы не хотелось, – сказал он, помолчав, – чтобы мое признание как-то отразилось на наших отношениях. Лера обидится, если ты не придешь к ней на день рождения.

– Она обидится? На тебя она не обидится, когда узнает? – снова зашипел Пономарев. – Ничего себе подарочек любящей жене! Да ты сам ей все скажешь, что я тебя не знаю? И захочешь, чтобы она же тебя утешала!

– Я не думал, что услышу издевательства в свой адрес. Саша, я рассчитывал, что, раз ты влюблен, ты постараешься меня понять!

Несмотря на разлад с женой, страшно взволновало Пономарева Гошино признание. Его лучший друг готов увести его жену! Первая навязчивая мысль, посетившая его утром следующего дня, была о Гоше. Гошина дурацкая влюбленность в Светлану действовала Пономареву на нервы. От Гоши можно ждать чего угодно. Это он, Пономарев, не способен круто менять жизнь, принимать решения, а Гоша юродивый, он готов на все!

И Пономарев настроился на худшее. Он представил себя брошенным Светланой. Заныло где-то в области груди. «Неужели во мне говорит лишь собственническое чувство? – думал он. – Может, это значит, я люблю Светлану? А Нина? Кого же из них я люблю? Этот ненормальный и в самом деле признается Светлане в любви. И что потом? Она бросит меня и уйдет к Гошке. Нет, жить им все равно негде, не уйдет, а квартиру я им не отдам ни за что! Я не стану помогать Гошке ломать нашу со Светланой жизнь!» Пономарев без конца думал о жене, о Гоше и о Нине, о том, как он должен теперь поступить, не мог отдаться работе и новому строительному проекту. Дела отвлекли бы его от самого себя, но Александра Николаевича съедали мука ревности и чувство бешенства от собственного бессилия.

«Мама толком ничего не знает, и слава богу. Сначала у нее было много работы, потом почувствовала себя неважно. Она не видит, что происходит, не задает лишних вопросов», – вспомнил Александр Николаевич. Неведение Татьяны Павловны радовало и огорчало Пономарева. Кто, кроме матери, пожалеет его? Кто утешит?