Владимир Фомичев - Новые аргонавты. Хулиганская повесть о путешествии

– Ты что, кроссворд разгадываешь? – резко и совершенно по-еврейски ответил вопросом на вопрос Петрович.

Какие-то неизвестные доселе поджилки сами собой тряслись у него на животе. Хотелось курить так, что сводило губы. Он давно уже бросил эту дурную привычку, но теперь отчего-то более всего желал не буржуазный утренний круассан с кофием, и даже не булку «Свердловскую» со стаканом сладкого отдающего вениками чая, а толстую набитую дурным табаком папиросу, и чтоб дым от нее щипал глаза, а горло саднило. Петрович злился на что-то, сам не понимая на что. Все в его жизни пошло цирковым кубарем настолько, что выбрать было невозможно.

– Не манкируй, Петрович, – пробасил Филон. – В порту главное – корабли! Обозри вокруг.

Монах повел рукой, словно князь на яру, хвастающий широтой земель заморским послам. Или вождь безликим народным массам… Короче, вы знаете сами и без подсказок – есть у некоторых людей талант: жестом выражать ширь.

Как на грех, подмочив величие момента, на рукав рясы капнуло белесой птичьей жижей. Воды огласила столь мастерски составленная брань, что летописец снова достал пергамент. Тихое «Прости, Господи…» уравновесило сей словесный грех. Монах вытер рукав о ветошь и как ни в чем не бывало продолжил:

– Корабли, Петрович, должны быть в порту. Не вижу ни одного. Вона, только лодчонки у пристани, в каких барышень катают. Нас тут ждут с войной, попомни мои слова.

– Ишь… Пророк Филон… Головы на пиках ему не знак, а вот корабликов не досчитался… Умничаешь все, философ горький! – едко огрызнулся Петрович. – И к чему? Мало без того страху?

– Доблесть героя – погибнуть в честном бою! – прогудел левый из гребцов и что-то хотел добавить, но был по-отечески нежно прерван Петровичем:

– Да заткнись ты! Дылда.

Правый по всему был умнее и угрюмо молчал, неспешно налегая на весло. По его плечу взад-вперед танцевал Пан, преследующий голую нимфу. Из густой шерсти ниже пояса Пана далеко вперед выдавалась причина беготни. Филон неодобрительно посмотрел и сплюнул за борт.

Вдоль берега в пару стояло лишь несколько расписных малых лодок, и в стороне от них какая-то рыбацкая развалюха с мачты которой прямо по парусам свисали развешанные на просушку сети. Летописец пересчитал суда, шевеля губами, и сделал очередную пометку. Гребцы правили лодку к главному большому причалу.

– Эй, отроки! Левее берите! – окрикнул гребцов Филон. – Не красуйтесь, будет вам еще подвиг. К той вон шаланде с тряпьем на реях.

Кто и как наделил Филона властью командовать в лодке – неизвестно, но оба горообразных вьюноши, не мешкая, выполнили его приказ. Петрович покачал головой.

На дюжину гребков подойдя по гляди к рыбацкой лодке они увидели, что та обитаема. Если, конечно, вы сочтете достойным внимания вовсе древнего старика, годившегося в деды самому Ли.

Сидящий на банке то ли рыбак, то ли нищий в линялой когда-то синей рубахе преспокойно выуживал что-то палочкой из горшка, наслаждаясь завтраком. Лодка аргонавтов мягко уткнулась в гальку, поравнявшись с утлым суденышком. Старик моргнул как моргают пустынные черепахи, равнодушно посмотрел на пришельцев и продолжил свою трапезу. Даже крушение мира, кажется, не смогло бы отвлечь его от этого занятия.

Прибывшие, косясь на крепостную стену поодаль, сошли на берег. Гребцы с шуршанием выволокли лодку, сложили в нее весла и приосанились по-геройски: мол, кого тут накормить бронзой наших мечей? – или какая-то еще ерунда в этом духе.

Царь Фоантс обожанием выловил из горшка луковое припущенное кольцо и зашамкал беззубым ртом, качая головой от наслаждения. Филон вежливо постучал в рассохшийся борт, как бы прося позволения войти.

– Здравствуй, почтенный старец! – пробасил монах, кланяясь лбом почти до борта.

Каким уж чувством руководствовался Филон, шестым, седьмым или десятым, но угадал верно: старик отставил горшок на банку, обратив к нему взор. Кустистые брови чуть всползли вверх, как бы вопрошая: «Что надо?» Монах продолжил:

– Не скажешь ли, почтенный, где в этом славном граде скитальцы мирные могли бы обрести приют? На день-другой, не более того? Пополнить трюм и запостись водою.

Филон перешел на высокий слог, чего за ним с роду поутру не водилось. Где-то далеко душа великого и еще не рожденного на момент Шекспира, пребывая в ароматных заоблачных кущах, недовольно сдвинула брови, твердо пообещав навести порядок в земной словесности. «Говорить на языке Филона», – что за чушь?! Грядущий гений литературы твердо решил родиться и сделать необходимое, чтобы ухватить пальму первенства.