Андрей Козырев - Живое золото. Роман-иероглиф

И вот наконец-то моя мечта сбылась. Я могу встретиться со стариками, живущими в заточенье, в промзоне, среди моховых плантаций, и ткнуть их носом в грязь: вы в меня не верили, считали пылью, – смотрите теперь, кто я!…

…Третий Нелюдской дом дожития стоял перед нами. Это был столбообразный небоскрёб с зелёными плантациями мха на больших балконах и крыше. Здесь пенсионеры коротали время, выращивая мох для пищевого потребления жителей Острога. На другие занятия им времени просто не оставалось. Работа не тяжёлая, но постоянная – как раз то, что нужно для стареющего организма…

Вокруг третьего дома в раскисшей грязи стояли такие же здания для стариков, только рангом пониже – там были проблемы со светом и отоплением. Прозрачные стены небоскрёбов были изнутри все залеплены мхом и имели зеленовато-бурый оттенок. Надо было использовать все площади для выращивания главного пищевого продукта империи.

Мы с Галяндаевым остановились у крыльца, он набрал код на домофоне, что-то буркнул туда. Через некоторое время двери перед нами открылись, и из лифта вышли старички Рублёвы. Их сопровождал сторож, в обязанностях которого было следить за лагерянами, чтобы они не сбежали и не повредили себе.

– Ну, сынок, здравствуй. Не ждали мы тебя увидеть, – медленно проговорил отец, крепкий, высокий старик, только начинающий седеть в свои семьдесят лет. – Нам сказали давеча, что с тобой случилось… Да, да… Сложная задача стоит перед тобой, сложная.

– Да… Большой ты человек теперь, – чуть слышно прошептала мать, уже совсем седая, сутулая женщина 65 лет. – Не ждали мы, что ты в эту сторону пойдёшь… Мы-то с отцом другого хотели.

– Да, да, я помню… – улыбнулся я. – Искусство, книги, книги, книги… Слова, слова, слова… Детство моё, помню, как же… Вы-то хотели, чтоб я писателем стал, а я – вот те на! – политиком сделался. И правильно, думаю. Мне чего-то настоящего в жизни надо. Не слов, а дел.

– Ты, конечно, как хочешь, так и поступай, – выпрямился отец. – Но я бы тебе править не советовал. Ты человек книжный, слабый. Не хватит в тебе крови, жизни не хватит, чтобы миром править. Честь тебе, конечно, великая оказана, но – суди здраво, можешь ли вынести это всё или нет?

– А что – всё?

– А то. Власть, она на крови стоит. Под каждым царём надо бы вместо трона эшафот ставить, чтобы знали, на чем власть всякая держится, – отец распрямил плечи и взъерошил шевелюру большой ладонью.

– Так эшафоты и добру тоже служат, – хмыкнул я. – Не слышал такой фразы: «Добро должно быть с кулаками»? Это отец Станислав, – телепроповедник, знаешь, – говорит постоянно…

– Чушь он говорит. Добро должно быть не с кулаками, а с мозгами. Безмозглое добро с кулаками – вещь опасная… – буркнул Тимофей Петрович, поблёскивая карими глазами из-под косматых век.

– Ну, ты сказал… Это, может, и так. Только я не хочу обо всём этом думать… – мямлил я. – Может, вернее – не думая, сделать, что сердце скажет? Не колеблясь? Решиться, а там – хоть в омут вниз головой? Колебания-то никого ещё не спасали… Всё равно всего не предусмотришь…

– Вот-вот, не думай, – скептически протянул отец, всё твёрже сжимая между крепких рук рукоять палки. – Русские люди тем и сильны, что не думают, что делают. Им приказывали, они делали. Так и наворотили Россию на полмира. На Западе же трижды думают, прежде чем сделать что, вот у них и тратится жизнь по мелочам. А ты не думай, ты храбрись, рвись вперёд, до конца, по-русски. В этом, может, счастье твоё. Чтоб его, счастье это, до конца исчерпать, храбрым надо быть. Большинство не дочерпывают – пугаются того, что проступает со дна. Поверь, я по своему опыту говорю.

Я стоял, глядя в землю и крутя в кармане из пальцев фигу. Резкий ветер дунул, чуть не сорвав с моей головы шляпу, но я не пытался удержать её. Все мои мысли занимало отвращение к себе. Как я был гадок сам себе в этот миг! И как мне было приятно чувствовать свою гадкость!

– Н-даа… – только и смог протянуть я. – А ты, мама, что скажешь?

– Делай, сынок, что хочешь. Что сделаешь, то и правильно. Ты теперь большой, ты теперь… власть, – проговорила она бесцветным голосом, теребя край своего серого платка. – Делай, как знаешь. Стары мы тебе указывать.

В этих её словах мне слышались другие слова: «Я, сынок, не хочу, чтобы ты правил. Но власть тебя выбрала, и я против неё не пойду. Я женщина слабая, всегда слушаюсь».

– Мать, она в своём репертуаре. Ничего не сказала и всё равно ошиблась, – огрызнулся отец, снова ероша шевелюру.