Павел Лукаш - Разговор о Ренессансе

И при счастье вот таком
не являюсь мудаком.

Отразился не впервые
в каплях солнечных очков —
вспомнил эти мостовые
и морзянку каблучков.

То ли солнце зоревало,
упуская горизонт…
То ли что-то назревало,
если только повезёт.

Знак из прошлого для встречи,
до которой доживу.
Точно так же гасли свечи,
или это дежавю…

Проходное чувство-кроха
не оставит и следа.
Дежавю – не так уж плохо
для посмертного суда:

неподвижен, веки смежил —
просто фишка на кону.
Вроде жил, а вроде не жил —
благо, есть решать кому.

1
Среди носков и кофеварок —
в недоумении дарящий.
А мне легко найти подарок,
ведь я и пьющий, и курящий.
Короче, не ходи к гадалке —
бутылки есть и зажигалки…

2
Так попытайся – уцелей,
измученный уже детсадом…
В десятом справлю юбилей,
раз был рождён в шестидесятом.
Пусть не нагруженный казной,
я горд своею крутизной.

3
И пацанам за пятьдесят —
уже на ниточках висят,
и эти ниточки всё тоньше,
и мне полтинник скоро тоже.
Не только тратили рубли,
но и себя не берегли.

4
А если скажут: «Света нет,
и больше ничего не будет», —
и эта, третья из планет,
планета тоже обезлюдит,
так пожил я уже с полста —
спроста, а может, неспроста…

1
Это ж людей собирать —
предпоколение вдовье —
хвастаться и привирать,
празднуя полувековье,
с видом на невдалеке
медикаментные годы.
Ну их – столы в кабаке
за предпоследние голды.
Ну его – этот концерт
с концептуальным акцентом
(жизнелюбивый концепт,
по дружелюбным оценкам).
Ну её – кто там прочтет? —
очередную из книжек,
выпущенную за счет
отчелюбивых детишек.

2
Можно – довериться генам,
спрятаться, и не блажить
(судя по аборигенным
мифам, тут можно пожить),
в месте невинном, целинном,
где не подступится ген
(в емкости с пенициллином —
местный такой Диоген).
Можно похерить науку —
новый уклад, креатив —
и, помолившись, на руку
спецремешок накрутив,
если по нормам – в плохие,
но без слезы, без стыда,
броситься в бездны-стихии —
чтобы уже без следа…

Утеряна последняя надежда,
ведь, если только новости не врут —
подорожали пища и одежда,
бушует вирус и бомбят Бейрут.

Повсюду террористы и провидцы,
крутые рвут, убогие скулят,
фланируют бедовые девицы —
но, в общем, тоже счастья не сулят.

А кто живёт достойными трудами —
по вечерам, с оплатою вперёд,
желающих ведёт к знакомой даме,
за что комиссионные берёт.

Процент самоубийств наглядно вырос,
хиреет быт, чиновники берут,
по миру ходит беспощадный вирус,
упала биржа и бомбят Бейрут.

Зной такого типа есть,
что не можешь спать и есть,
зной, что пресекает блажь
погулять, сходить на пляж,

зной, что из водителей
делает вредителей,
зной, что делает зверей
из отцов и матерей.

Безальтернативный зной
накрывает белизной —
столь невыносимый зной,
что я сам дурной и злой.

Кто ж бывает радостный
в зной сорокаградусный?

В процессе виртуального общения
за плотными наушниками – глушь,
невнятное ночное освещение,
поблизости забыто-спящий муж…

За речью не угонится вебкамера
(не так уж ноу-хау хороши),
но радостно, и сладостно, и камерно —
как будто бы в округе ни души…

Но тут – к неотвратимо воспаряющей —
не знающей в реале ни о ком,
проснувшийся некстати проверяющий
подходит сзади – тихо – босиком…

Она же – из-за мизерного отзвука —
вернувшись в пласт реальной маяты,
мгновенно закрывает крышку ноутбука,
и восклицает: «Ой! Откуда ты?».

Приснилось, что за мной бегут слоны.
А впереди ни дома, ни жены,
и ничего… и никуда не скрыться.
Глубокий страх меня не покидал…
И Африки я раньше не видал —
какая-то чужая заграница.