Михаил Жванецкий - Шум пройденного (сборник)

Потому что грязь отмечает только того, кто ею пользуется.

С каким радостным воем месят это дерьмо пишущие и говорящие.

Всё это называется просто и беззлобно – поделись с нами!

Поделись.

И, поделившись, ты эту пулю получишь в лоб.

В этом и нет разницы между нами.

И ты, и они – ради денег.

Ничего личного.

Когда тебе и им за это платят.

Ты очень-очень разная.

То ты собираешь волосы и расплетаешь ноги.

То ты распускаешь волосы и заплетаешь ноги.

Он пишет, как кладёт асфальт – широко, ровно, гладко, быстро, плоско и ненадолго.

Если ты с клювом и ещё летаешь, ты можешь напасть внезапно сверху…

Да на кого хочешь.

На осу, на червяка, на абрикосу.

Ты можешь сожрать жука, ящерицу.

Оскорбить женщину сверху.

Испортить причёску.

Мерзавцу бизнесмену изгадить белый шёлковый пиджак.

А если ты ещё перед этим поел черники, или голубики, или тутовника, ты ему изгадишь всё торжество.

А если будешь действовать экономно, ты истребишь несколько пиджаков и юбок на бреющем полёте.

Летом в воскресенье при лётной погоде и хорошей видимости последний боеприпас можно пустить с большой высоты в именинный торт с тридцатью тремя свечами.

Тридцать три – расцвет.

Восхождение бизнеса.

Сорок три – закат расцвета восхождения.

Если ты маленький с большим клювом, очень скоростной и злобный, ты ещё в воскресенье утром заметишь приготовление к банкету.

Зрение не подведёт тебя.

Ты истинный народный мститель.

Ешь и громи.

Сытый солдат – счастливый солдат.

Переевший солдат – вооружён вдвойне.

С боевым кличем ты бросаешься в гущу противника.

Входя в пике, ты блюёшь непроглоченным, выходя из пике, ты гадишь переваренным.

Ты опасен с двух концов.

Они знают, кто ты и что означает твой прилёт.

Ты вестник грядущих перемен.

Зоркий, юркий, быстрый и злобный, ты неуязвим.

Никому не дано пожирать безнаказанно общественный продукт, кайфовать на общих недрах.

Громи, малыш! Из пушек по воробьям не бьют…

Пользуйся этим, рви на заправку.

Мужественный выразитель.

Мы только подумали, а ты уже выразил.

С двух концов.

Лети, мечта о мщении.

А если доведут до смерти, рванёшь в авиамотор.

Он тоже не переварит тебя.

– Кого слушать, – сказала она, показывая на меня пальцем, – вот этого лысого, что ли? Вот этого старого?

– А сколько мне, как, по-вашему? – пробормотал я, дико краснея.

– Да лет сорок.

Моё лицо горело.

– Да. Почти. Тридцать девять, – пробормотал я.

– И что он мне расскажет?! – кричала она. – Что надо быть честной, порядочной? Родителей уважать? Что он мне расскажет? Кого вы привели? Я живу, с кем хочу!!!

– Почему она грубит уважаемому человеку? – закричали все. – Пусть извинится!

– Я?! – закричала она. – Я ещё ничего не сказала. Вы мне ещё пятидесятилетнего приведите нотации читать!

И что было глупо – я обиделся.

Ещё глупей – я с ней перестал разговаривать.

И что глупее глупого – я уже старше, чем она могла себе представить.

Её дочь уже такая, каким был я.

И мы уже с дочкой разругались, когда она что-то такое же сказала насчёт моего возраста.

– Я ненавижу вас! – кричал ему незнакомый мальчик. – Объясните мне, почему я вас так ненавижу?!

Он долго страдал и вдруг ответил:

– Это потому, что ты меня не понимаешь.

То, что понять – значит простить, – мы усвоили.

А не понять – это возненавидеть, – приходится усваивать.

Наконец-то впереди ночь – 7–8–9 часов свободы, одиночества, наслаждение книгой, мыслью, любовью.

Совершенно. Господи, 7–8 часов.

Как же их провести?

Читать… Но ведь можно и писать. Но самое удивительное, что можно и не писать, и не читать.

Может быть, кино?

Можно.

А может быть, и не стоит, времени жалко. Жалко этого сказочного одиночества на чужой фильм.

Вспоминать? Лежать и вспоминать? Кого? Кого всегда вспоминаешь. От первого до последнего поцелуя.

Можно вспоминать. Но вспоминать – это возвращаться… На это уже ушло время в своё время. Зачем тратить новое.