Тимур Ясинский - Двойник маркиза де Сада. Для тех, кто выпил в 90-е

Допив остатки водки, маркиз задумчиво посмотрел на фотографа. Полный надежды Славин взгляд был устремлен на Мигайлова. Но ответсек меланхолично жевал хлебную корочку и на Славу не глядел.

Де Саду жалость была не чужда. Он запустил руку в карман пальто и вытащил оттуда… Ну, понятно, что именно он вытащил.

– Друзья познаются в биде, – сказал маркиз фотографу. – Держи.

– Одна, что ли? – Митюшин дрожал от раздиравших его противоречий.

– Какой ты пьяный, когда пьяный, – укоризненно покачал головой Мигайлов.

– Дыкть… это… я не пьяный, я просто устал…

– Может, тебе еще и цветы купить? – не унимался Мигайлов. – И билет в кино на последний сеанс в последний ряд? Может, тебя еще и в пузико поцеловать?

– Дыкть… я просто устал! И опять же: старый, больной, долгую, неинтересную, одной ногой…

– Все, как полагается, в общем. Тут-то мы все мастера! Мастерство же, как сказал классик, не пропьешь.

– Какой это классик так сказал?

– Откуда я знаю. Сказал какой-то классик. Какой, какой… Классический, наверное. Хрестоматийный. Тебе-то какая разница? Ты и сам уже почти классик… русской журналистики… алкоголизма русского.

– Я старый и больной… – заканючил было Митюшин, но тут Слава наконец-то откупорил бутылку «Абсолюта». Дискуссия была прервана дегустацией, быстро перешедшей в активное употребление. Вскоре оказалось, что карманы пальто у маркиза более глубоки, чем могло показаться. Потом еще… и еще…

После пятой бутылки в редакции «Голоса» царила полная неразбериха.

– Эх, да мне б гитару! – орал пьяный ответственный секретарь. Кто-то свистнул секретарше подойти в кабинет. Кто-то весело гонял плеткой мышей. Кто-то достал из шкафа баян. Кто-то искал под столом фотовспышку, норовя заодно погладить секретаршину коленку…

Мигайлов, терзая мехи баяна, хрипло фальшивил:

Его розовая лысина с чахлыми остатками седин поблескивала в тусклом свете лампы. Водка щедро плескалась в граненых стаканах. Журналистов штормило. Надвигалась гроза.

– О! – Мигайлова осенило. – А ведь верно!

И, путаясь в кнопках заплетающимися пальцами, он заиграл бодрый марш:

Баян судорожно рявкнул и замолк. Мигайлов мучительно наморщил лоб:

– Щипало… Щипало… От табачного дыма щипало… Надо же, рифму не могу подобрать. Что у нас с «гроза» рифмуется? Тормоза? Лоза? Бирюза?

– Последняя полоса, – сострил Митюшин и налил себе еще.

– С какой стати! – обиделся ответсек, отбросил баян и, подсев к секретарше, что-то жарко ей зашептал.

* * *

Гром грянул в лучших традициях русского грома – среди ясного неба. Пока гром не грянет, мужик, как известно, не перекрестится. Но маркиз де Сад, вопреки настойчивым требованиям Митюшина, мужиком так и не стал. Аристократ до мозга костей, он почувствовал приближение грозы за девять минут сорок три секунды до ее наступления. Не перекрестился, нет – он попытался предупредить остальных. Тщетно. Мигайлов дергал кривыми пальцами секретаршу за нежное ушко, Митюшин обнимался с бутылкой, а Шишкоедофф щелкал камерой и кричал политические лозунги.

За две минуты пятьдесят секунд до грозы маркиз сгреб в шкаф пустые бутылки, мигайловский баян и засохшие бутерброды. Сердце его бешено колотилось. До грозы оставалось двадцать секунд, когда де Сад запихал под стол сопротивляющегося Шишкоедоффа и дрожащими руками привел в порядок одежду секретарши.

– Дыкть… это… – забормотал Митюшин, шаря глазами по опустевшему столу. – А где…

Дверь открылась. На пороге стоял главный редактор газеты Виктор Четвертинкин, трезвенник в третьем поколении. Он осмотрел комнату. Его немного успокоило отсутствие на столе алкоголя, но безделье журналистского коллектива привело Четвертинкина в бешенство.

Лежащего под столом пьяного Шишкоедоффа он не заметил.

Четвертинкин свистнул секретаршу и поднялся в свой кабинет. Да, именно поднялся: кабинет главреда находился над редакцией, и уж, конечно, никаких тараканов тут не было и в помине. Ассирийский царь Тиглат Палассар умер бы от зависти при виде этой роскоши. Но редактор «Голоса» настолько свыкся с нею, что уже не замечал ни золотых ваз, ни малахитовых клумб, ни ванны из панциря биссы, ни австрийского стола работы мастера Шпротта (XVI век), ни офисной мебели из карельской березы, ни вообще ни черта.