Герман Кант - Рассказы

Легкий взмах руки — и она зашагала вниз, но только я стал подыматься на свои скалы, как у меня вырвался мучивший меня вопрос:

— А что ты с ним сделала?

Она поискала глазами, нет ли кого на лестнице, и, прежде чем ответить, снова поднялась на несколько ступенек:

— Н-да, что же делают с мертвым игуаном? Кое-что исключено. К примеру, мусоропровод, даже будь у нас таковой. Или поездка с лопатой за город? Рассказывай потом леснику, что ты идешь из его леса, где хоронила некоего Вильяма.

— Так, значит?

— Так, значит, — сожжение на костре.

— И ты развела костер? Где? На балконе?

— Я ничего не разводила, я воспользовалась другим огнем. В подвале соседнего дома — топкой.

— И ты отправилась туда с ним под мышкой!

— Сначала я завернула его в газеты, потом попыталась сунуть в пластиковый мешок, но все это показалось мне не очень-то подходящим. Я взяла старый льняной мешочек, на тот случай, если повстречаюсь с кем-нибудь из соседей. Ведь рядом стоит мусоросборник для черствого хлеба.

— Весьма осмотрительно! — сказал я и спросил, словно бы это имело какое-то значение: — А мешочек для булочек ты тоже сожгла? Тот, с вышитой ветряной мельницей?

— Да, а что? Ты хотел его взять?

— Нет, спасибо, — ответил я.

Теперь Лене Зимонайт и правда надо было идти.

Еще раз легкий взмах руки, а я еще раз в одиночку вверх по крутому склону. Но кряхтел я теперь не только из-за конфликта высоты и тяжести, и вздыхал я не только потому, что знал свой предел как посредник между ними. К грузу, который следовало поднять, преодолевая земное тяготение, присоединилась совсем другая нагрузка, и от нее я переводил дух с не меньшим трудом.

Мне бы надо почувствовать облегчение, поскольку дракон уже не преграждал мне доступ к Лене. Тем не менее я спускался к оставшейся плосковерхой горе плиток более удрученным, чем прежде. Праздная публика оставалась на своих местах, но я не обращал внимания на их болтовню. Внимание я обратил только на историю Лены и ее игуана и находил эту историю далеко не такой прекрасной, как историю Леды и Лебедя. У рассказа Лены постепенно отрастал зубчатый спинной гребень, и, к моему ужасу, подозрение, падавшее поначалу на животное из-за его коварства, стало постепенно переходить на страховую агентшу Зимонайт.

Я призвал себя к порядку и решительно оборвал столь дикие размышления. Покорно принимал я боль, которую причиняли мне взваленные на плечо килограммы, и ступенька за ступенькой подвергал себя наказанию, какое положено за дурные мысли

Ничего иного я и не заслужил, и вполне справедливо, что придавившая меня тягость выжимала все соки из моих хрящей и грозила сломать суставы, назначение которых не ломаться, а сгибаться. И даже то, что в повинной моей груди будто кто молотками стучал, было только справедливо.

Так наказывается человек за подлые мысли, но это не может изменить самого хода мыслей. То были размышления, мучившие меня с разных точек зрения. Словно бандиты напали они на меня, окружили, опутали. Из множества драконьих голов изрыгали они ядовитые вопросы, и поскольку я, задыхаясь, вынужден был дышать тем, что имелось в наличии, то я вдыхал их смрадный дух.

Жила-была на свете игуана, вернее, игуан, и если бы он не умер, то жил бы до сего дня. А жил бы он, так стоял бы v меня на дороге, теперь он больше не стоит у меня на дороге. Он захирел с тоски, он будто бы захирел с тоски, а не от холода ли, не соответствующего его норме? Не помог ли ему кто-то перейти в мир иной, выдав с избытком губительного свежего воздуха? Игуан грустнеет, если ему холодно, но в какой степени? А что, если грусть его глубока и безысходна, как бездна, и, может, у той бездны есть иное название — смерть?

Двойной груз из одолевших меня плиток и одолевших меня дум оказался больше того, что я в состоянии был нести. Перед моей дверью я сел на кучу плитки, выросшую уже до высоты скамьи, и стал отбиваться от наседавшей на меня мерзкой оравы точно нацеленными ударами. Смехотворно даже представить себе: фрау Зимонайт распахивает утром окна, дабы Вильям умер с горя. Как будто человек столь образованный не знает других средств для решения возникшей проблемы. Страховой агент. Аптекарша. Человек, знающий, как реализовать недозволенное и как составить неусваиваемую смесь, никогда такой человек не положился бы, желая смертельного исхода, на сверхдозу прохладного ветра.

Столь мощный полет мысли, подхватив, увлек меня, и я спросил себя строго и решительно, не считаю ли я, что в дело замешан вредоносный порошок. Почему, набросился я на себя, не дознался я сразу, на сколько и в чью пользу был застрахован почивший вечным сном Вильям И.?