Леонид Богданов - Телеграмма из Москвы

Не задумываясь о том, откуда могли уже появиться "передовики-воробьеловы", Столбышев подчеркнул статью красным карандашом и размашисто написал: "Правильно. Столбышев". Оставшись газетой доволен, Столбышев посмотрел на часы и приказал технической секретарше созвать актив районной организации КПСС на совещание. Еще перед началом совещания Столбышев через окно кабинета заметил нечто, что наполнило его грудь тихой радостью и уверенностью в успехе дела: через площадь имени Ленина шел, и весьма нетвердой походкой, Пупин, заведующий райконторой заготзерно. Два воробья, сидевшие до этого смирно на памятнике Ленина, один -- на лысине у гипсового Ильича, другой -- на указательном пальце вытянутой вперед правой руки, при виде приближающегося Пупина с панической поспешностью улетели.

"Ага! -- с радостью решил Столбышев. -- Замечательное движение началось!" И он не ошибся. Замечательное движение началось часа полтора до этого и окончилось перед самой темнотой. Возглавлял его Юра Корольков, двенадцатилетний орешанин, славившийся в деревне, кроме всех своих проделок, еще исключительной точностью стрельбы из рогатки. В движении принимали участие все орешниковские мальчишки в возрасте от четырех лет и старше. Даже дед Евсигней и тот запустил камнем в воробья и был очень опечален тем, что промазал.

-- Камнем, конечно, его не подшибешь. Другое дело -- рогатка, -оправдывался он. -- Гляди, как Юрка сшибает... О!.. Есть, паразит!

Тем временем совещание началось. На повестке дня стоял вопрос принципиального значения: каковы залежи воробьев в орешниковском районе? Вопрос труднорешимый, так как в районе было взято все на учет, "а воробья-то и проглядели!" -- упрекал Столбышев активистов таким тоном, будто он им уже несколько лет твердил об этом, а они не выполнили его указаний.

Пока на совещании шли теоретические подсчеты, практические "залежи воробья" шли на убыль. Пернатые метались в поисках спасения, но везде их настигали меткие камни из рогаток орешниковских ребят. Такого "Варфоломеевского дня" не помнили даже старые и видевшие все виды воробьи. Каково же было еще необстрелянной молодежи, не побывавшей в лапах кота и не хлебнувшей ни одной из обширных разновидностей воробьиного горюшка? Они то, эти самые ценные представители рода, гибли по своей неопытности, чем и приводили в ужас общипанных, с рубцами на теле, стреляных воробьев, опасавшихся за ценность будущих поколений.

Бессмысленное истребление птиц было приостановлено энергичным вмешательством самого Столбышева. Хотя он потом и утверждал, что присущее каждому коммунисту чувство бдительности, как будильник прозвонило у него глубоко в сердце после первого же нападения на воробьев, но на самом деле это было не так. Ребята безнаказанно и ни кем не останавливаемые били "основу новой эры", как угодно: и на лету из засады и даже в укрытии. За пять часов охоты они сократили количество орешниковского воробья почти наполовину. Уже с наступлением темноты, когда уцелевшие воробьи, попрятавшись по гнездам, в ожидании страшного утра соборовались, Степа по своему дурацкому счастью заметил воробья на подоконнике столбышевского кабинета, запустил в него камень и, опять таки по тому же счастью, угодил им в окно. Звон разбитых стекол и явился звоном того коммунистического будильника бдительности, которым хвалился потом Столбышев. Тут-то Столбышев и ринулся, аки лев, на спасение воробья и прикрыл его своей грудью.

-- Диверсант! -- закричал он таким диким голосом, что воробей, бывший до этого раненым, мгновенно околел от испуга. -- Как смеешь убивать государственную птицу?

Так-как Столбышев только перед этим на совещании прервал свою речь на словах "государственная птица", то по цепной связанности слов в его речах, о которой будет рассказано особо, он после "государственная птица" машинально сказал -- "полезная в построении нового общества", а так-как новая произнесенная фраза была цепью связана с другой, а другая -- с третьей, то Столбышев незаметно для себя произнес речь-пятиминутку, от слушания которой и сбежал Степа, а отнюдь не от грозного вида секретаря райкома. Большим усилием воли Столбышев затормозил свою говорильную машину и только тогда заметил, по валявшимся всюду трупам, какой непоправимый ущерб был нанесен строительству нового общества. Потрясенный до глубины души печальным зрелищем, Столбышев, точь-в-точь перехватив мысли старых воробьев, подумал о ценности будущих поколений и пришел в ярость: