Леонид Богданов: Телеграмма из Москвы

Леонид Богданов

Телеграмма из Москвы

Сатирическая повесть по советской действительности

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Автор сатирической повести "Телеграмма из Москвы" Леонид Богданов -писатель молодой. Он родился в 1918 году в Киеве. О себе автор рассказывает следующее:

"Вся жизнь прошла на колесах. Началось это с детства, потому что отец и мать были актерами и все время разъезжали. Пожалуй, нет такого города в России, где мне не пришлось побывать. Я так же хорошо знаю Елагин остров в Ленинграде, как Аркадию в Одессе, Золотой Рог во Владивостоке или Стрийский парк во Львове. Разница только в том, что по Стрийскому парку я ходил в военной форме.

Литературой я интересовался с детства. Пристрастил меня к ней мой дед, написавший в свое время три книги сатирических рассказов и стихов. Первый мой рассказ был написан, когда мне было семь лет. Вернее, это был не рассказ, а пересказ своими словами истории, рассказанной мне дедом. Во время писания дед стоял за моей спиной и все время ворчал: "Короче, яснее. Пиши так, как говоришь".

Когда дед умер, литературное воспитание перешло к матери. У нее был другой метод: вечера напролет она читала вслух книги -- любые, какие только можно было достать, а потом заставляла пересказывать прочитанное.

Результатом было то, что я написал рассказ "Трактор". Это было в двадцать восьмом году. Отец, прочитав рассказ, старательно порвал его на мелкие клочки и предупредил мать: "На что ты его толкаешь? Ты хочешь, чтобы нас посадили?"

Литературные мои занятия для безопасности семьи были прекращены. Однако, писательский зуд, привитый дедом, иногда не давал мне покоя и время от времени, на горе и страх родителям, я кое-что пописывал.

В годы ежовщины я написал довольно большой рассказ "Майор государственной опасности" и имел с отцом очень длинный разговор о пользе литературы и об отдаленных местностях Сибири.

Пришлось пожалеть, и без того ожидавших каждый день ареста, родителей и литературные упражнения прекратить.

На смену пришло увлечение спортом и авиацией. Несколько лет подряд я делил свободное от занятий в школе и в институте время между спортивным залом и аэродромом аэроклуба. Потом в воздухе запахло войной и думать о продолжении учебы в институте было нереально. "Все равно не доучишься, забреют в солдаты", -- так говорили все.

Как выпускник пилотских курсов аэроклуба, я был кандидатом в военное лJтное училище. Воспользовался этой возможностью и поступил. Здесь, однако, долго не продержался. Оставив на память училищу два сломанных шасси и полкрыла, с пометкой в личных делах: "Воздушное хулиганство", я поклонился красным кирпичам казармы и пошел на станцию на предмет перетранспортировки в другое, уже не лJтное, училище.

Ну, а потом: "Выше ножку... товарищ курсант, два наряда вне очереди... Не рассуждайте, за вас начальство думает..." И через два года думающее начальство решило, что мне все же стоит прицепить в петлицу два кубика. А еще додумалось начальство отправить меня на самую границу, где 22 июня первый же немецкий снаряд врезался в землю в десяти метрах от моей палатки, взорвался и потревожил мой сон. В Москве люди еще спокойно спали, а я уже куда-то стрелял и думал, что на запад.

Потом было большое отступление, потом было большое наступление, потом более двух лет я провел в немецком тылу, где под каждым кустом были готовы не только стол и дом, но при надобности и могила. Ночью ставил мины, днем стрелял, днем и ночью ловил немцев, и днем и ночью же спасался, чтобы немцы меня не поймали. И, наконец, они меня все же поймали. Вернее, сам поймался: захотелось полакомиться парным молоком, вышел на рассвете из леса и, вместо того, чтобы увидеть морду буренушки, выглядывающую из сарая, увидел физиономию немца с пулеметом. Дистанция от меня до пулемета -- четыре шага, и от пулемета до меня -- столько же. А до леса раз в двести больше.

Вначале повели на расстрел, тщательно объяснив это жестами и словами. Потом подоспел какой-то немецкий капитан на лошади и мои конвоиры так же старательно, как прежде, стали объяснять мне мимикой и жестами, что я поеду в лагерь.

Лагерь, как лагерь. Два раза в день дают баланду, три раза в день строят, считают и никак не могут сосчитать -- сколько.

В перерывах между построениями и баландой, сидя на верхних нарах в инвалидном бараке (инвалид первой категории: два тяжелых ранения, четырнадцать легких), я начал писать. Но у немцев на литературном поприще мне не повезло. Кто-то "стукнул" начальнику лагеря и полицейские всю мою литературную продукцию отобрали. Начальник антисоветские вещи похвалил, а за "произведения" из лагерной жизни обещал: "Мы вас перед строем палкой будем бить".