Леонид Богданов - Телеграмма из Москвы

-- Начальника районной милиции ко мне! Вызвать прокурора! Весь актив -на защиту воробья! -- скомандовал он и заперся в опустевшем кабинете.

Всю ночь он заседал с вызванными должностными лицами. Активисты же, пройдя по деревне и запретив под страхом уголовного преследования уничтожать птиц, застряли у Мирона Сечкина, который всегда в эту пору гнал самогон. Поздно ночью один из активистов, комсорг колхоза "Изобилие", в довольно нетрезвом состоянии полез на сухое дерево посмотреть, уцелели ли там воробьи в гнезде и, свалившись, сломал ногу. Это была первая жертва новой эры. Ничего не поделаешь, построение эры без жертв не обходится.

-------

ГЛАВА V. ДЕЛА ИДУТ -- КОНТОРА ПИШЕТ

На следующее утро редактор Мостовой по заданию Столбышева разразился в "Орешниковской правде" гневной передовой: "Лицом к воробью!" Мостовой явно не считался с мнением самих птиц, ибо после вчерашней потасовки они предпочитали видеть человеческие спины вместо лиц. Но кто в Советском Союзе считается с мнением принадлежащего государству движимого и недвижимого имущества?

Огосударствленный воробей должен быть счастлив, что печатный орган власти выступил в его защиту, что он редко делал в отношении другого государственного движимого -- человека.

Будь воробей столько времени советским гражданином, как человек, он, наверное бы, от такого внимания расчувствовался и публично заявил, что, в знак благодарности правительству, он готов себя поставлять сверх плана в неограниченных количествах. Но воробьи не кричали ни "ура", ни "спасибо". Будучи умной птицей, они сидели в гнездах и не показывались на свет Божий. Тем временем в "Орешниковской правде" писалось: "Бережное отношение к воробью -- это забота о нашем светлом будущем. Но на пути к светлому будущему нам всегда будут вредить враги социализма и прогресса. Вчера некоторые враждебные элементы учинили дикую расправу над государственной птицей..."

Далее в статье громились "враждебные элементы", "враги социализма и прогресса", упоминалось о провокациях Уоллстрита, но имен преступников опубликовано не было, т. к. газета версталась ночью, а следствие по делу воробьеубийства началось только утром.

Всего по этому делу было арестовано четыре участника: три несовершеннолетних -- двенадцатилетний Юра, восьмилетний Толик и его сверстник Вова, и один совершеннолетний убийца -- Степа.

Все арестованные сидели в кабинете начальника милиции, лейтенанта Взятникова. Восьмилетние Толик и Вова громко ревели. Несовершеннолетний Юра дерзко смотрел на лейтенанта, а совершеннолетний Степа ковырял в носу и с открытым ртом рассматривал немигающим взором потолок. Сзади государственных преступников стоял милиционер Чубчиков. Он переминался с ноги на ногу или, вернее, с галоши на галошу. По унылому выражению его лица было видно, что официальная обстановка его тяготит. Чубчиков был человеком оперативной службы: он всеми фибрами своей милиционерской души рвался на простор -туда, поближе к избе Мирона Сечкина.

-- Не реветь! -- скомандовал Взятников, закончив писать на листе заголовок: "Протокол следствия по делу хищнического уничтожения запасов воробья". Подумав немного, лейтенант милиции зачеркнул слово "запасов" и каллиграфическим почерком надписал: "поголовья".

-- Не реветь! -- еще раз рявкнул Взятников, и Толик с Вовой, словно заслышав команду, набрали побольше воздуха в легкие и завыли сиренами.

-- О, Боже ж мой!.. Убивают!.. -- подхватило за дверьми трио бабских голосов. В кабинет стали ломиться.

-- Чубчиков, держи! -- скомандовал Взятников, но держать было уже поздно. Под настойчивыми ударами мощных форм прекрасного пола двери рухнули. Чубчиков, как муха, был прижат обширным задним местом одной из женщин к стене и были видны только его руки и ноги, болтающиеся беспомощно в пространстве. Мамаши вцепились в своих дитятей со всей яростью, дарованной им инстинктом защиты потомства. Толик и Вова, почувствовав помощь, заревели еще пуще, а Юра сконфузился и стал вырываться из объятий матери. В его планы никак не входило вмешательство родителей до того, пока он еще не успел нагрубить Взятникову. Степа же, выручать которого никто не пришел, т. к. он был круглый сирота и дитя мирское, почувствовав материнскую защиту, хотя бы косвенно относившуюся и к нему, вдруг заплакал, вытирая огромным кулачищем обильные слезы.

-- Не плачь, Степушка, -- успокаивала его бойкая толина родительница, -- и тебя вырвем у супостатов!