Гомер - Одиссея. Перевод А.А. Сальникова

Юноша он, может быть? Или зрелый годами мужчина?

[30] Может быть, слышал он весть, что идёт неприятеля сила,

Хочет нас предостеречь он о том, наперед всё разведав?

Или о пользе другой для народа сказать он намерен?

Мудрым он кажется мне, и совет его, верно, полезен.

Зевс да поможет ему, если доброе дело задумал!»

[35] Так он сказал. Телемах ободрён был его добрым словом:

Сразу подняться и речь обратить он к собранью решился.

Встал он и вышел вперёд. Тут же скипетр вложил ему в руку

Вестник его Певсенор, что всегда был разумен в советах.

К старцу сначала тогда Телемах обратился; сказал он:

[40] «О, мудрый старец! Тот муж, что собранье собрал, – недалёко.

Вот я, пред вами, – гляди. И великая скорбь меня гложет.

Нет, я не слышал о том, что идёт неприятеля сила;

И не разведывал то наперёд, чтобы вам сообщить здесь.

Также о пользе другой для народа сказать не намерен.

[45] Речь обо мне и о том, что на дом мой обрушились беды.

Две их: одна – мной отец благородный пропал безвозвратно.

Был он и вам как отец, вас любивший, когда был царём здесь.

Ну а вторая беда тяжелее того – угрожает

Мне разореньем она, весь мой дом от неё истребится:

[50] Яро преследуют мать против воли её неотступно

Граждан знатнейших сыны, женихами в наш дом они ходят.

Прямо к отцу её в дом обратиться, к Икарию старцу,

Смелости нету у них. Пусть бы сам он со щедрым приданым

Выдал её за того, кто из них ему будет приятней.

[55] Нет же! Приятнее им ежедневно толпой к нам являться,

Резать у нас и быков, и козлов, и баранов без счета,

Шумно все дни пировать, истребляя вино дорогое.

Дом разоряется наш. Нет сегодня в нём мужа такого,

Как Одиссей, чтобы мог от проклятия дом наш избавить.

[60] Сами ж беспомощны мы. И, наверное, в будущем тоже

Жалости будем одной мы достойны, лишившись защиты.

Если б я силу имел, – сам бы стал я для дома оплотом!

Но нестерпимы уже стали беды для нашего дома:

Гибнет он, грабят его. Вас самих не тревожит ли совесть?

[65] Так устыдитесь тогда пред народами, что по соседству

Нас окружают! Или хоть побойтесь богов, чтобы в гневе

Не покарали они за дела недостойные эти.

Я же взываю теперь к олимпийскому Зевсу; к Фемиде,

Что учреждает суды средь народа и их завершает!

[70] Ну так признайте ж, друзья, моё право! И дайте мне в горе

Дома побыть одному. Или, может, родитель мой славный

Некогда чем-нибудь здесь оскорбил меднолатных ахеян?

Может, умышленно вы мстите мне за своё оскорбленье,

Дом наш теперь разорять поощряя? Уж было бы лучше,

[75] Чтобы вы разом и скот, и запасы все наши пожрали:

Вот уж тогда бы скорей совершилось и ваше возмездье.

Мы бы ходили тогда по домам городским, умоляя

Наше обратно отдать: так, пока бы вы всё не вернули…

Вы же мне сердце теперь безнадёжным терзаете горем!»

[80] Так он во гневе сказал и повергнул свой скипетр на землю.

Хлынули слёзы из глаз. Сострадание вызвал в сердцах он.

Молча сидели вокруг, неподвижно; никто не решился

Дерзостным словом своим на слова Телемаха ответить.

Только один Антиной тут поднялся и гневно воскликнул:

[85] «Что ты сказал, Телемах, необузданный, гордоречивый!?

Нас оскорбляешь! Ещё и вину возложить на нас хочешь?

Нет, обвиняй ты не нас, женихов, пред ахейским народом!

Милую мать ты свою обвинять хитроумную должен!

Вот уж три года прошло, наступил и четвертый с тех пор, как

[90] Всех нас морочит она, лишь играя на душах ахейцев!

Кормит надеждой пустой, обещается каждому порознь,

Вести всё добрые шлёт, замышляя недоброе в сердце.

Кроме того, против нас и другую придумала хитрость:

Ткацкий огромный станок разместила в покоях с широкой

[95] Тонкою тканью большой и, собрав нас затем, объявила:

"Вот что, мои женихи! Раз погиб Одиссей благородный, –

Свадьбу бы нужно пока отложить до поры, как закончу

Савана ткань эту ткать, чтобы пряжа зазря не пропала.

Старцу Лаэрту покров гробовой я хочу приготовить

[100] Прежде, чем он попадёт в руки всеусыпляющей смерти:

Дабы не смели потом укорить меня жены ахейцев,

Что без покрова лежит тот, кто сам приобрёл очень много".

Так нам сказала она. Мы, поверив ей, все покорились.

Что же на деле? Ткала целый день она ткань ту большую,

[105] Ночью ж, при факелах, вновь распускала, что сделала за день!

Длился три года обман, все три года мы ей доверяли.

Но на четвёртый уж год круговратный, как время настало,