Яся Белая - Сны Персефоны

Я до сих пор ещё не могу отделаться от жуткой изнуряющей жажды, которая мучит меня после того сна. Добираюсь до кухни, открываю кран и пью, пью, пью… Последний раз я так хотела пить после своего похищения, когда боялась взять хоть каплю в рот в Подземном мире…

Так, наверное, хочет пить трава без корней…

Кора умирала, чахла день ото дня, бледнела и таяла… Оторванная от матери, лишенная солнечного света, замерзающая среди ледяного холода мрачного Подземного Царства…

Ненавидела ли она своего похитителя? Того, кто утащил её в этот жуткий мир?

Нет, ненависть пожирает слишком много сил, а она едва могла двигаться. Она уже даже не плакала: слёзы высохли, как русло реки знойным летом…

Она просто тихо умирала.

Кора не знала, сколько времени прошло с того дня, когда её – лёгкую и беспечную богиню Весны, собиравшую цветы в Ниссейской долине – подхватил и увёз тёмный бог на золотой колеснице, запряжённой четвёркой чёрных огнедышащих коней…

Сколько дней и ночей минуло с того ужасного мига, когда похититель, ногой распахнув дверь, втащил её, бьющуюся и рыдающую, сюда – в спальню, и бесцеремонно швырнул на кровать. Потом навалился сверху, срывая полупрозрачные одежды, которые ещё утром с таким тщанием выбирала для неё мать.

Его глаза блестели лихорадочно и страшно. Сам же он был так отвратителен. Кора ещё никогда не видела настолько некрасивых богов. Она выросла среди красоты, и уродство пугало её. Оно казалось заразным. Недаром его ненавидели наверху, даже по имени не называли, только пренебрежительно – «этот»…

Кора давилась слезами. А он осыпал жадными поцелуями каждый сантиметр её кожи, вжимая хрупкие запястья в подушку … Но шептал при этом что-то совсем неправильное, то, чего не говорят насильники и похитители своим жертвам:

– Богиня… несравненная… самая красивая… Весна… сводишь с ума… пожалуйста…

То, что следовало за «пожалуйста», она разобрала даже не сразу, но, услышав, замерла:

– …моей женой…

Тогда она перестала дёргаться и извиваться под ним. Он тоже остановился, отстранился и внимательно посмотрел на неё. Она не поняла, почему в его взгляде плескалось такое отчаяние. Ведь он – победитель. Получил, что хотел…

– Зевс отдал тебя мне. Я попросил твоей руки, и он согласился…

Вот так просто! В мире мужчин всё просто – один другому может дарить женщину, как вещь. Не спросив ни её саму, ни её мать.

Тогда-то на Кору и накатила обречённость. Она поняла, что никто не придёт спасать. Что она навек принадлежит монстру, которому её отдал Верховный Владыка. И спорить с таким решением не станет никто… Даже её бедная мать…

Кора отвернулась к стене. Она так и лежала с раскинутыми руками, разметавшимися по подушке волосами, в разорванной одежде, со следами его диких поцелуев…

Он сидел рядом и не трогал. Просто смотрел на неё, и она чувствовала эти горящие взгляды, как прикосновения раскалённого железа…

– Я трус. Жалкий трус, – горько проговорил он. – Только трус и слабак может силой принуждать женщину стать его женой…

В словах звучала горькая насмешка над собой. Но ей было всё равно. Она лишь подтвердила слабым голоском:

– Да… трус…

– Ты позволишь, – спросил он с удивительной нежностью, беря её руку и целуя запястье, где остались следы от его грубых пальцев, – всё исправить… если возможно… добиться тебя, Богиня?

Она лишь усмехнулась бледными пересохшими губами: к чему этот фарс? Потом отвернулась набок и подтянула колени к груди, ощущая, как могильной плитой на неё давит безысходность…

Она наклонился, осторожно убрал локон, упавший на щёку, обвёл пальцем контур её нежного личика, отстранился, укутал – дрожащую, маленькую, одинокую – одеялом… и ушёл.

Он заходил каждый вечер, зачем-то спрашивал, как её самочувствие. Клал на подушку бледный букетик асфоделей, извиняясь, что другие цветы здесь не растут, просил её что-нибудь поесть или выпить и уходил вновь, ни с чем…

Он больше не касался её и пальцем.

Но ей было уже всё равно… Её сознание уже путалось… меркло… становилось обрывочным и бессвязным…

«Зачем тебе нарцисс? Он отравит тебя своей слизью, ты умрёшь и попадёшь к Аиду», – звучал периодами взволнованный голос матери.

«Я не умру, я ведь Богиня», – весенним ручейком звенел её голосок.

«Моя Богиня, – шептал кто-то рядом глухо и отчаянно, осторожно беря её истончившуюся ладошку. – Пожалуйста… хоть глоток… хоть кусочек…»