Павел Амнуэль - Голубой Альциор. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 25

Турист, понимал, конечно, все они понимают, но если мечта… если цель… ожидание Несбыточного… В прошлом можно найти то, что исчезло в настоящем. Диффундировало, как говорят физики. Этот, как его… Брюллиэн, да. Из Высшей нормальной школы. Специально приходил, читал для пограничников лекцию, будто в Академии. Диффузия времени в пространство. Постоянно из головы вылетает. А ведь объяснял профессор: прошлое, мол, существует одновременно с настоящим – в одном пространстве. «Прошлое, – так он говорил, – от настоящего отделают заборы. С обычными границами, как между государствами. Есть граница между Францией и Испанией, например. А есть граница между Францией сегодняшней и Францией средневековой. И вы на этой границе служите. Обычные пограничники, обычные таможенники. Вот вы, например, месье… да, Бертран. Сегодня вы на одной границе, завтра на другой. Куда майор направит, верно?»

– Диффузия времени, – будто прочитав мысли Бертрана, подхватил турист. И закончил, наконец, свою часть диалога:

– А мечта у меня есть, конечно.

Бертран прикрыл веки. Дело сделано. Теперь турист все сам выложит, расскажет, можно будет его паспорт проштамповать или… В зависимости от того, какая у туриста мечта. Зачем ему на самом деле четырнадцатый век, в котором даже канализации нет, и нечистоты текут по улицам?

Турист перестал, наконец, теребить спрятанный под камзолом медальон. Распахнул ворот и снял веревочку с шеи.

Бертран широко раскрыл глаза. Взгляд привычно отметил: стандартная штука, три франка, на Монмартре такие можно купить в любой лавке.

Турист помедлил и, щелкнув замочком, откинул золотистую крышку.

Господи…

Бертран чуть ли не уронил ручку с металлическим пером, чуть ли не вскрикнул от восхищения.

Прекрасная работа. Изумительный художник. Может, новый Рембрандт. Или Караваджо.

Женщина была не прекрасна. Земные слова вообще не имели к ней отношения, земные слова пусты и ничтожны перед небесной, божественной красотой. Женщина смотрела на Бертрана, но видела не его, он ей был не нужен, кто он такой, клоп презренный, таракан убогий. Женщина смотрела на туриста, без сомнения, видела только его. Взгляд с портрета обращен был на Бертрана, но это всего лишь геометрия, направление, а на самом деле эти двое – турист и Она – жили друг другом, друг для друга… «Я к твоему склоняюсь изголовью, – говорила Она. – В моих объятьях ты, о, милый мой!»

Сразу стало понятно, почему турист так рвался в четырнадцатый век и почему прятал медальон.

Мечта… Да он за такой мечтой сам отправился бы не только через границу, но в Ад, как Орфей. Хоть в самый Девятый круг, как великий Дант.

– Она… – только и сумел произнести Бертран, протянув руку, но не решаясь дотронуться до медальона.

Вещица лежала у туриста на ладони, но ощущение было таким, будто изображение возлежит в воздухе, невесомое, неощутимое, возвышенное и земное, зовущее и не подпускающее к себе.

Откуда…

Он хотел спросить, обязан был поинтересоваться происхождением портрета, но слова произносились только мысленно, а вопрос остался в глазах, немой, как старик, встречавшийся Бертрану каждое утро на углу улиц Сен-Сет и Клари. Старик что-то спрашивал, а Бертран что-то отвечал, проходя мимо, и оба хорошо понимали друг друга, хотя за многие годы, что Бертран работал в пограничной службе, ни одно слово не было произнесено вслух.

Как сейчас.

«Портрет достался мне от матери, – сказал турист, – а матери – от деда, ее отца, а деду – от его отца, моего прадеда…»

«Понимаю, – говорил взглядом Бертран, – прадед принес медальон из-за границы. То есть границы-то в те годы еще не было, каждый мог перейти овраг, пожить в четырнадцатом веке и вернуться. Медальон – оттуда, верно? Не говорите, я вижу, что оттуда».

«Оттуда, – соглашался турист, – и художник неизвестен. Я хочу… Я долго собирался… Мечтал… И знаете, офицер, мечтал порой о том, чтобы мечта не осуществилась, потому что…»

«Понимаю. Потому что такой красоты не бывает в подлунном мире».

«Не бываает, – соглашался турист, – но, в конце концов, я решился. Не могу больше жить в неизвестности. Потому что…»

«О… – взглядом перебил Бертран непроизнесенные слова туриста. – Сначала, когда вы были ребенком, а потом молодым повесой, то попросту не могли ни осознать, ни понять всей красоты и того, что женщина эта существует реально, ведь кто-то ее рисовал, кому-то она позировала…»

– Вы меня понимаете! – воскликнул турист и испуганно оглянулся, сообразив, что здесь и у стен наверняка есть уши, и нельзя произносить вслух то, что даже от себя скрывал столько лет.