Мифы, предания и сказки фиджийцев

Некоторые сюжеты соответствующих циклов явно заимствованы в позднейшее время у тонганцев, например сюжеты в № 29; какие-то линии возникают и в поэтическом фольклоре с введением христианства (ср. показательный в этом отношении прозаический текст о Нденгеи и Иегове, № 6).

В этой книге корпус меке не представлен (исключение составляют малые меке, приведенные выше, и относительно легко интерпретируемые меке "бытовых" жанров, данные кое-где в прозаическом тексте, а также в Приложении). Исследование фиджийских меке вообще — занятие довольно сложное, так как между разными районами архипелага имеются здесь значимые различия, и, может быть, еще не поздно понять их.

Прозаические тексты, из которых до нас дошли в основном рутинные тала-ноа (см. выше о различии туку-ни и тала-ноа), скудно сохранили те фольклорные линии, которые можно было бы возводить к культуре гончаров лапита; скорее эти линии скрыты в отдельных именах, доставшихся фиджийцам от их дальних предков, например в названиях звездного неба. Гончары лапита называли плеяды "маленькими глазами небес" или "гроздьями плодов", сравнивали Южный крест с птицей, улетающей от двух охотников, которые замахнулись на нее камнями, созвездие Быка — с гроздью плодов, Пояс Ориона — с плетеным четырехугольным опахалом или корзиной (ср. 12, с. 53-57, 297). Гиады представлялись им характерным треугольным парусом — известным на всех океанийских островах, — Большое Магелланово Облако они называли "домом изобилия" (который можно сравнить, пожалуй, с лукиановским Островом Блаженных), Малое — "домом голода и засухи" (появление этого "облака" на небе в ясную ночь — знак предстоящего неурожая); созвездие Южной Короны казалось им очагом, в котором разведен огонь. Пятна на Луне они сравнивали со стариком, плетущим длинную веревку, — лунным лучом спускается она на землю и если оборвется, оборвется с ней и жизнь людей, — и со старухой, склонившейся над очагом (очень похожий мотив, в котором представление о старике — хозяине жизни — и старухе — покровительнице очага — объединены в образе "старицы на луне", имеется у рапануйцев, см. [11, с. 76-78]). Современные океанийцы, в том числе фиджийцы, сохранили эти и другие названия небесных светил, по которым можно строить догадки о древнейших мифологических представлениях.

Наибольшее развитие фиджийский фольклор, несомненно, получил с появлением на островах "традиции Нденгеи и Луту-на-сомбасомба". Анализ мифов и легенд, вычленение тех или иных линий, затрудняется, конечно, и наложением позднейших влияний — сначала западнополинезийского, сказавшегося на духовной культуре фиджийского востока, затем европейского.

Если не принимать во внимание относительно недавнюю христианизацию фиджийцев, то следует признать, что их религия и сопутствующая ей мифология не переживали сколько-нибудь серьезных изменений. Непрерывность религиозной традиции и неразделенность (если угодно, недостаточная противопоставленность) сакрального и профанического объясняют естественную для мифологий Океании, и Фиджи в частности, недифференцированность фольклорных жанров. Выделять в фиджийском фольклоре мифы творения в противопоставлении мифам о предках или легенды в противопоставлении преданиям означает совершать насилие над материалом, подходя к нему с меркой европейского канона. Вероятно, более целесообразно согласиться, что в фиджийской прозаической традиции различаются тексты этиологического характера (по В. Я. Проппу), с их эпическим восприятием времени и сочетанием достоверного и фантастического (ср. [14, с. 122]); тексты исторического жанра, локализованные в пространстве и времени — на границе доистории и истории или в пределах последней; мифологические рассказы о духах (ср. [10, с. 174-176]), очень разнородные и особенно варьирующие от местности к местности. Конечно, даже претендующее на радикальность противопоставление исторического и неисторического, этиологического и неэтиологического "выручает" не во всех случаях: и в исторических рассказах велика доля вымысла (ср. № 94-100), а в рассказах о духах и исторических повествованиях нередки этиологические концовки (скажем, для рассказов о духах особенно характерно данное как бы попутно, невзначай объяснение некоторого конкретного обычая или причины, по которой две явусы навсегда связаны друг с другом). Перечисленные здесь жанры дополняются также сказками, причем большинство из них совсем не такого типа, к какому мы привыкли: они с трудом поддаются систематизации, и приложение к ним традиционных жанровых определений весьма условно. (Что касается "малых жанров — пословиц, поговорок, — то здесь они не рассматриваются; некоторые фиджийские загадки даны в Приложении.)