Низами Гянджеви - Семь красавиц

Смысл таит, имеет повесть чудную свою,
Вы узнать ее хотите? Что ж, не утаю,

А от вас расспросов многих я сама ждала..,
Я невольницею царской некогда была.

Этот царь был многовластен, справедлив, умен;
В памяти моей живет он — хоть и умер он.

Скорби многие при жизни он преодолел
И одежду в знак печали черную надел.

«Падишах в одежде черной» — в жизни наречен,
Волей вечных звезд на горе был он обречен.

Весел в юности — печальным стал он под конец.
Смолоду он наряжался в золото, в багрец;

И за ласку и радушье всюду восхвален,
Людям утреннею розой улыбался он.

Замок царский подымался до Плеяд челом.
Это был гостеприимный, всем открытый дом.

Стол всегда готов для пира — постланы ковры.
Гостю поздней или ранней не было поры.

Знатен гость или не знатен, беден иль богат —
Всех равно в покоях царских щедро угостят.

Царь расспрашивал пришельца о его путях,
Где бывал и что изведал он в чужих краях.

Гость рассказывал. И слушал царь его рассказ,
До восхода солнца часто не смыкая глаз.

Так спокойно, год за годом мирно протекал.
От закона гостелюбья царь не отступал.

Но однажды повелитель, как Симург, пропал.
Время шло. Никто о шахе ничего не знал.

Горевали мы; в печали влекся день за днем,
Вести, как о птице Анка, не было о нем.

Но внезапно нам судьбою царь был возвращен;
Словно и не отлучался, снова сел на трои.

Молчалив он был и в черном — с головы до пят.
Были черными — рубаха, шапка и халат.

После этого он правил многие года,
Только в черное зачем-то облачен всегда,

Без несчастья — одеяньем скорби омрачен,
Как вода живая, в вечном мраке заключен.

С ним была я, и светили мне его лучи...
И однажды — с глазу на глаз — горестно в ночи

Он мне голосом печальным жаловаться стал:
«Посмотри, как свод небесный на меня напал,

Из страны Ипема силой он меня увлек
И навеки в этот черный погрузил поток.

И никто меня не спросит: «Царь мой, где ты был?
Почему седины черной ты чалмой покрыл?»

И, ответ обдумывая и словам его
Молча внемля, прижималась я к ногам его.

Молвила: «О покровитель вдов и горемык...
О властитель справедливый, лучший из владык!

Искушать тебя — что небо топором рубить, —
Кто дерзнет? Один ты волен тайное открыть».

Что достойна я доверья, понял властелин —
Мускусный открыл мешочек, просверлил рубин

И сказал: «Когда я в мире сделался царем,
Возлюбил гостеприимство, всем открыл свой дом.

И у всех, кого я видел, — добрых и дурных, —
Спрашивал о приключеньях, что постигли их.

И пришел однажды ночью некий гость в мой дом,
Были плащ, чалма и туфли — черные на нем.

По обычаю, велел я угостить его.
Угостивши, захотел я расспросить его.

Начал: «Мне, не знающему повести твоей,
Молви, — почему ты в платье — полночи темней?»

Он ответил мне: «Об этом спрашивать забудь.
Никогда к гнезду Симурга не отыщешь путь».

Я сказал: «Не уклоняйся, друг, поведай мне,
Что за чудеса ты видел и в какой стране?»

Отвечал мой гость: «Ты должен, царь, меня простить,
Мне ответа рокового в слово не вместить.

Не поймут, не разгадают люди тайны той,
Кроме смертных, облаченных вечной чернотой».

Умолял его я долго правду рассказать,
Моего томленья, видно, он не мог понять.

Всем мольбам моим как будто он и не внимал.
Предо мной завесы тайны он не подымал.

Но, увидев, как встревожен я, как угнетен,
Своего молчанья словно устыдился он.

Вот что он поведал: «Город есть в горах Китая.
Красотой, благоустройством — он подобье рая,

А зовется «Град Смятенных» и «Скорбен Обитель».
В нем лишь черные одежды носит каждый житель.

Люди там красивы; каждый ликом, что луна,
Но, как ночь без звезд, одежда каждого черна.

Всякого, кто выпьет в этом городе вина,
В черное навек оденет чуждая страна.