Шалва Амонашвили - Вера и любовь

Если ты стоишь перед человеком,

у кого рука лежит на курке,

ты будешь вынужден подчиниться его воле.

Но о чем будут твои мысли?

Если с помощью своей ловкости и храбрости

оружие окажется в твоих руках,

он будет вынужден подчиниться твоей воле.

Но о чем будут твои мысли?

На всяком оружии

всегда будет лежать чья-то рука,

и перед всяким оружием

будет находиться жертва.

Все дело в том,

какие будут у того и у другого

Сердце и Разум.

Люблю я высоту.

Я радуюсь за стройный тополь, который может созерцать мир со своей высоты.

Радуюсь за жирафа, у которого длинная шея, и он может многое увидеть первым.

Радуюсь за орла, который может набрать заоблачную высоту.

Радуюсь за Кавказские горы, которые прочно стоят на Земле, а на своих плечах держат Мироздание.

Радуюсь за облака, этих жителей Неба.

Хочу их высоту. И истинно радуюсь, когда сажусь в самолет и поднимаюсь над облаками, выше гор, и лечу под Солнцем.

Люблю я высоту — в ней есть что-то таинственное, беспредельное, вечное.

Хочу подняться до звезд, выше звезд, до высоты мыслей.

Но мысль шепчет мне: «Ты уже там, над звездами! Не видишь разве? Это мы с тобой стоим высоко, а звезды — под нами. Где твоя мысль, там и твоя высота!»

Как хочется верить в это!

А еще больше хочется почувствовать это так же, как чувствую высоту, находясь в самолете и любуясь вершинами Кавказских гор, наблюдая за рождением рек, за игрою облаков над горами.

Моя мысль еще не постигла свою сужденную высоту, она пока что довольствуется тем, что строит воображаемую башню, откуда можно будет созерцать высоты Кавказских гор. Они, как говорит предание, вместе с горами Алтая и Гималаев, есть хранители Таинственного Прекрасного.

Ребенок в толпе.

Ребенок в семье алкоголиков.

Ребенок среди наркоманов.

Ребенок среди извращенцев.

Ребенок — бомж.

Ребенок презираемый.

Ребенок озлобленный.

Ребенок под обломками войны.

Ребенок в мире криминала.

Ребенок в болоте дурных зрелищ и соблазнов.

Ребенок — угнетенный богатством.

Ребенок — угнетенный нищетой.

Ребенок во тьме равнодушия.

Ребенок во власти взрослых.

Ребенок — товар.

Ребенок — сырье.

Ребенок — валюта.

Ребенок — вне школы.

Ребенок — без учителя.

Ребенок голодный.

Ребенок в холоде.

Ребенок в своем горе.

Ребенок искалеченный.

Ребенок у пропасти.

Ребенок погибший.

Ребенок без школы.

Ребенок…

Ребенок…

Ребенок…

Вот вам, искатели науки, педагогическое поле брани!

Напишу отзыв, выступлю оппонентом.

Проголосую за, — если только защищается диссертация о спасении одного единственного обреченного жизнью и обществом Ребенка, который мерится не обнаученными процентами, диаграммами, схемами и вычислениями, не псевдовыводами и обобщениями, а слезами диссертанта, обильно пролитыми на каждую страницу его труда.

Диссертация о воспитании — как манифест

Сердца, раненого от детских трагедий;

Духа, возмущенного от общественного безразличия;

Рыцаря, мчавшегося за спасение чести и достоинства педагогической науки.

Иначе — зачем они?

Может быть, разве только, чтобы сразу после так называемой «защиты» бросить ее в камин и согреть руки!

У одних учителей тот или иной метод, та или иная система находят оправдание, у других — нет. Одни делают вывод, что этот метод, эта система хорошие. Другие же скажут, что они негодные. В чем дело?

Никакой метод воспитания и обучения, никакую систему нельзя оценить без того, кто этот учитель. Целостная природа одного учителя, его духовный мир вмещают в себя природу детей и их духовный мир; и дети принимают его. Возникает нечто вроде совместимости тканей. Это есть то, что не мыслится в понятиях «метод», «прием», «система», «программа». То, о чем идет речь, есть психическая энергия учителя. У этой энергии надо спросить: как получается, что ребенок поддается добрым педагогическим влияниям.

Но есть психическая энергия — положительная и отрицательная.

Педагогические методы и системы оживляются в поле психической энергии, но в зависимости от положительности или отрицательности энергии они становятся годными или негодными.

Пафос учительского порыва на уроке ни коим образом не должен быть ниже того пафоса, который в состоянии принять дети, а должен быть чуть-чуть выше.