Антонио Дионис: Геракл

Вот голос любимой взвился до пронзительных нот, переходя в звериное рычание. Там, в седом тумане, всхлипывал и судорожно задыхался человек.

Фионил не помнил себя. Он снова стоял на мокром утесе, а в его объятиях плакала любимая, но слова говорила другие:

Ты! Это ты все погубил! Ты! Ты — убийца!

И снова щемящее, но более острое чувство предательства.

Ведь часто бывает: в словах, в неразумных и опрометчивых, мы предаем раз за разом свою землю, свой народ, мы с усмешкой издеваемся над тем, что в тайниках души почитали святыней, но перед одним-единственным человеком бывает так стыдно, как не бывает стыдно перед всем белым светом.

Прекратите! Прекратите! Прекратите! — Фионил сжал уши ладонями, слыша сквозь пальцы пронзительный крик. И снова он был повинен в чьей-то гибели — и снова не мог понять, в чем его грех, где его вина.

Возмездия! — кто-то осторожно отнял от ушей его руки. Прекрасная богиня и он были в хижине одни. Исчез и сизый туман. Лишь буркотанье людей за приотворенной дверью, робкое напуганное, напоминало о том, что только что произошло.

Богиня усмехалась сытой летней кошкой. Было что- то льстиво кошачье в ее плавных движениях рук, медлительном наклоне головы:

Вот все и кончилось, водонос! — и голос был сытый, кошачий.

Нет! — полыхнуло багровое пламя Золотое сияние разлилось по хижине, просачиваясь сквозь кровлю и отгоняя в ночь, в подпол, в укрытие напуганных людей.

Нет, Гера! Это только начало! Ты посмела вмешаться в мои дела? Ты требовала возмездия?! — пышнокудрый старец возник ниоткуда, твердо ступая по воздуху, словно попирая ступнями мрамор лестницы

Фионил, как ни был напуган и оглушен, оторопел какому смертному доводилось лицезреть великого бога богов?

Но Зевсу не было дела до смешного юного водоноса, любившего на морском берегу девчонку и нянчившего новорожденных козлят Его пронзительный взгляд испепелял горделиво надменную Геру, решительную в своей правоте супругу блудливого мужа

Так будет возмездие! Отныне этот невежда, за которого ты так рьяно вступилась, будет приставлен к тебе навеки рабом! Нет, он не будет прислуживать за столом или развлекать тебя пением. В его обязанности будет каждый раз сообщать тебе место и время моих наслаждений! А уж я позабочусь, чтобы работы у него было вдоволь! — Зевс усмехнулся, оглядел парочку и так, как прибыл, прошествовал обратно.

А где золотая колесница и огнедышащие кони? — тупо не придумал ничего умнее Фионил

Глупые людские сказки! — огрызнулась Гера. Зло глянула на юношу и, подобрав одеяния, приказала. — Собирайся!

Фионилу не оставалось иного, как подчиниться.

Гера, покровительница брака, бесновалась неспроста. Мудрейший бог богов попирал права царицы — что уж требовать от простых смертных. Не раз и не два пыталась Гера усовестить сластолюбивого мужа. Порой Зевс уступал, но ныне во взгляде мудрейшего Гера женским чутьем уловила, что придется подчиниться. Богиня чуть слышно выдохнула сквозь вытянутые трубочкой губы.

Тут же ночь просветлела, золотое сияние вихрем метнулось по небу То мчались на зов хозяйки чудные бессмертные кони, запряженные в золотую колесницу Развевались шелковистые гривы, кроили воздух золотые подковы, подбитые алмазными гвоздиками, такими малюсенькими, что казалось: брызжет из-под копыт чудо- коней радужный каскад. Рвутся кони, вздымаются крутые бока. Вот уже обдает жаром хрипящих ноздрей.

О боги! — отшатнулся Фионил, пятясь от направленных прямо в грудь копыт.

Слышал он, что добра и милостива Гера. Но ее огненные кони затопчут всякого, кому не мило господство их властительницы. Фионил зажмурился, вознося молитвы богам, а жаркое дыхание диких зверей палило щеки.

Хватит причитать! — резко бросила Гера и осадила скакунов. Кони, как котята, попытались дотянуться шершавыми языками до лица богини.

Ну-ну, мои малыши! — охорашивала богиня любимцев.

В эту минуту в ней не было ничего ни божественного, ни величественного. Просто влюбленная в животных женщина тешится живой забавой. Фионил приободрился.

«Да полно, — юркнула и забилась в самый дальний уголок сознания мысль, — не привиделся ли мне страшный сон? Вот минет час, я очнусь в своей хибаре, покормлю козлят и, набрав свежей воды, спущусь в долину к возлюбленной Физбе по знакомой тропинке!»

Он так ясно представил, как свежо и прохладно утро в горах, как пищат ранние пташки, как заспанная Физба, зевая хорошеньким ртом и потягиваясь, выглянет из хижины горшечника, что до крови, выкручивая кожу, ущипнул себя за запястье. Кожа нестерпимо горела, на запястье проступил синеватый синяк, но кошмар не закончился.