Луиджи Пульчи - Лоренцо Медичи и поэты его круга. Избранные стихотворения и поэмы

В тот вечер я со всеми пировал.
Линей вареных подали в ванили
И столько изощренных блюд вносили —
Их ни один подлец не надклевал.

Валились слуги с ног, вбегая в зал,
В чем лестницу негодную винили.
Угадывалось мной вино в бутыли,
Но, словно ястреб, ни глотка не взял.

Тот хлеб съедобным я назвать не вправе,
А поросенок был в соку и свежий
Лишь только на словах, никак не въяве.

Был кравчий неотесанным невежей:
Так руки грубы, молвлю не лукавя,
Ни дать ни взять две лапищи медвежьи.
И гости всё не реже
Толкались, чтоб распробовать хоть что-то,
И мненья выражали до икоты.
Как на дроздов охота —
То шепоты, то крики «э-э-э» да «дзи».
Что дальше было – сам вообрази.

Рогожевый мешок я приоткрою
И к верху дном его перетряхну,
Посмотрим, что за пыль в нем – ну и ну!
По нюху пса легавого я стою.

Грубее б надо с бестолочью тою.
Он – круг, что Джотто вывел в старину,
А сколь он глуп, и молвить не начну,
Ведь не метать же бисер пред свиньею!

Всегда о нем глагол один и тот же:
Он задницу намял полой паландры
С таким покроем модным – идиот же!

Я знаю всё о свойствах саламандры,
Которую с другими видел в Кьедже,
И у него не более каландры…

И всё ж я не Кассандра.
Мне уважать ли чин его и звание,
Коль впал наш доктор в дуракаваляние!

Он хины окаяннее.
И чистое вино ему заказано:
Встал пред сосудом он миропомазанья.

Я, веруя в причастье, ненароком
Служителя Господня вопросил:
Как возлюбить Рахиль по мере сил,
Как в Псалмопевце смыслить мне высоком?

От слепоты в невежестве глубоком
Какое б средство в церкви получил?
Но вряд ли бисдоминский Михаил
Однажды снизойдет к моим порокам.

Сложи, Архангел, панцирь свой нагрудный,
Что надевал ты при былой бомбарде,
И дай тычка крольчихе той паскудной,

Что пахнет вся, как говорят в Ломбардьи.
Сто пять и пятьдесят сложить нетрудно…
Кайафа так писал; сгорели б хартьи!

И ежели в азарте
Ты не отрубишь правую мне руку,
Влей в глотку соус, огненную муку.

Ну, выкинул ты штуку!
Господне тело не для вас, злодеи,
Мошенники, плуты и фарисеи!

Не делай огнь слабее,
Чтоб больше за перо я не хватался —
Свет благочестия во мне остался.

Еще от сала в худеньких бочонках
Подагра сера Чеджиа не жгла,
Тебе я слал сонетов без числа,
И «пульчики» мои – в твоих печенках.

Летите, птенчики, на крыльях звонких
И мир наш раскалите добела,
Без страха клюйте, в том не будет зла,
Всех огорошьте на полях-сторонках!

Не церемоньтесь! Каждый мне глаголет,
Мол, кознеплетский стих мой больно ранит,
Но сам Парнас меня честит и холит,

Поэзия моя цветет, не вянет.
Ты слышишь рог? На битву звать изволит.
Мой стих тебя, о попик, оболванит,

Да и за мной не станет:
Завистнику, тебе встреплю я уши
И, словно вьюн, не задержусь на суше.

Приехал в Пизу я на день Антония.
Твои сонеты – дивные создания! —
Так мерзостны, как здешние лазании,
Как будто их варила Эрихтония.

Свидетель Вакх, поется благозвоннее,
Коль говорю тебе об их изъяне я.
Как Филомела, жертва злодеяния,
Так плачу я, так изливаюсь в стоне я.

Средь мешанин твоих мне ясно зримы
Бурьяссо истый, сплетник, сучий сын.
И как они звучат, неодолимы!
С тобою ангелочки, всякий чин:
Престолы, серафимы, херувимы,
А ты смердишь занудством, как кретин.

Что ж, грек мой Буркьеллин,
Дари свои сиянья Кирре, Низе,
Каким тебя увидел здесь я, в Пизе.

Смешно мне, олух в ризе:
Морочишь нас, монах ты бело-черный.
Так, Ave, рабби, сер Маттео вздорный!

В тебе две бабьих фиги вместо мозга
И нет, сер Лапоть, признаков мужских,
И ты дурнее дурней хоть каких,
Так что и уши б залепил известкой.

Пишу сонеты метко я и хлестко:
Один готов – другой сложится вмиг;
Раскинув сеть для крупных рыб морских,
Попотчую тебя отборной розгой.