Простором гор и горными ключами,
Красою непорочной и живой
И солнце посрамившими очами;
Туникой белой, стан облегшей твой,
Кудрями и слоновой костью стана;
Тобою попираемой травой,
Пещерою, что в зной тебе желанна,
Где прячешься, и луком золотым,
С каким в лесу ты бродишь, как Диана, —
Не брезгуй, нимфа, пением моим,
Напевом бога; каждая дриада
Придет сюда и усладится им;
Пеней замедлит бег; забудет стадо
О сочных травах, что вокруг растут;
Умолкнет птичья звонкая рулада.
Сильваны бога своего почтут,
Вкусят сатиры сладостных созвучий,
И лиственные шорохи замрут.
Так ветру Пан вверял напев летучий:
песнь Пана:
Богиня, порождение пучин,
Что пастуха сикульского сгубила,
Скажи, сей нечестивец твой ли сын?
Конечно, ты Амора породила,
И ты жестока, и жестокий он,
Виновник моего слепого пыла.
Какой из фурий был ты награжден
Тем ядом? или окунаешь жало
Ты в Церберову пену, Купидон?
А если бог ты, как такое стало,
Что мог на смерть столь горькую взирать,
В очах же ни слезинки не блистало?
Тебя ль Киприды сыном величать?
Едва ли ты достоин званий лучших,
И не признаю, что богиня – мать.
На снежных ты зачат Кавказских кручах,
Средь острых скал тянулся ты к сосцам
Тигриц гирканских, диких и могучих.
Ты превзошел кормилиц: их сердцам
Однажды суждено было смягчиться,
Но ты что камень оставался сам.
Пришлось щекам мохнатым омочиться
Слезами, кои были им новы,
И хищник взор поднять не смел решиться.
Но где вы были, нимфы? Или вы
Не слышали последний крик, зовущий
Жестокую звезду? увы, увы!
Тебе любезны, Дафна, эти пущи,
И благодарно чтит тебя всегда
Любой пастух, стада свои пасущий.
О Дафна, сколько видели стада
Твоих страданий! Судеб непреклонных
Не избежать вовеки, никогда.
Кто сдержит ход колес неугомонных,
Кто злых сестер мольбой приворожит,
Ланиты искупав в слезах соленых?
И что от Купидона защитит?
Сиринга знает, хоть меня боялась,
Как быстро Пан, преследуя, бежит.
Коль Дафны смерть не пробудила жалость
В твоем жестоком сердце, Купидон,
Надежд у всех влюбленных не осталось.
В пещерах слышен львов рычащих стон,
Немые скалы слезы льют ручьисто,
Дубравы плачут; лютый Ликаон,
И тот бы зарыдал от скорби истой,
И даже зверь, чей облик приняла
С любимым сыном хладная Каллисто.
I
Пою, ведь страсти пыл не пересилю,
О дивной даме, коей истомлен,
Едва ее увижу хоть за милю,
Волнуюсь так, что миг – и сердце вон.
Бадью похвал ее красе я вылью,
Огнем ее очей испепелен;
Я грады, веси обошел напрасно —
Не встретил девушки такой прекрасной.
II
Был в Эмполи и был я в Каскиано,
В Манджоне, в Колле, Пьеро, Сан Донато,
Был в Поджибонци, даже в Дикомано
Всходил на гору по крутому скату;
На ярмарках бывал я и в Гальяно,
В Феджине, Кастельфранко, Борго, Прато,
Но в Барберино – наилучший торг,
Там Ненча – о, отрада и восторг!
III
Не видел благороднее на свете,
Мудрее и воспитанней девиц,
И черт нет соразмернее, чем эти,
А личико – таких не сыщешь лиц:
В очах ее как праздник в разноцветье,
Лишь взор поднимет из-под мглы ресниц,
Посередине носик утонченный,
Как будто неким мастером точеный.
IV
Кораллы-губки до чего же милы,
И обе нити, клясться я готов,
Такие ж, как у молодой кобылы —
По двадцать пять там ровненьких зубов;
А этим щечкам не нужны белилы —
Подобны цветом белизне снегов,
Алеют розы там; совсем не басни,
Что не найдешь на свете дев прекрасней.
V
Счастливец тот, кто подойдет милашке
И удостоится назвать женой,
Я верю, что родился он в рубашке,
Коль цвет сорвет, столь вожделенный мной;
Блажен он и не сделает промашки,
Не возжелает участи иной,
Как Ненчу ласкою дарить горячей;
Она нежнее, чем жирок телячий.
VI
Тебя сравню с Морганой-волхвовицей,
Ты чарами не менее сильна,
Тебя представлю благостной денницей,
Когда взойдет над хижиной она;
Ты чище, чем в источнике водица,
Ты слаще и пьянительней вина,
Наутро ли, вечор тебя узрею,
Сужу, что ты самой муки белее.
Читать дальше