Но ты бежишь, о нимфа, ты жестока,
На сердце жестких помыслов покров,
Но он не губит красоты до срока.
Когда ты гонишь зверя средь дубров,
Не я, пастух, а искушенный в лове
С тобою бы отправился на лов.
Ты мечешь стрелы, прячешься в дуброве,
Держа свой лук, но жду я кабана
В лощине с острой пикой наготове.
Терплю, несчастный, муки я сполна,
Когда, босая, ты бежишь проворно,
И я вздыхаю, ведь боязнь сильна,
Чтоб змеи, камни иль колючки терна
Не ранили стопу, что столь бела!
Мне не угнаться за тобой, бесспорно.
Как если поразила цель стрела
И извлекут ее, она клонится,
Но, выпрямившись, станет как была.
Ты так проворна, так легка, что мнится,
Бежишь ты по воде, а глядя вслед,
Я вижу, что стопа не омочится.
Но сердцу моему покоя нет:
Вдруг, как Нарцисс, внезапно ты истаешь —
Краса его пошла юнцу во вред;
Когда в ручье лицо ты омываешь,
Рябь сгладится и тотчас пропадет,
Как в зеркале, себя ты созерцаешь!
Ах, во влюбленных разум не живет!
Ты удалилась, но воображенье
Твой образ чертит мне на глади вод.
Гляжу в ручей и вижу отраженье
Свое я только, сколь ни кликай впредь,
Напрасно: ты исчезла, как виденье.
Не белолицый, но не хилый ведь,
Да я пастух не робкого десятка!
А кто не смугл, тот лучше, мне ответь?
И ты ведь не расстроишься украдкой,
Узнав, что волосата грудь моя,
Ведь нет во мне иного недостатка.
Не знаешь ты, на что способен я:
Хватаю я быка за оба рога,
И падает на землю он, стеня.
Залез в пещеру раз, а там – берлога,
Извлек оттоль я пару медвежат,
И уж была назад моя дорога,
Как вдруг вошла медведица, я сжат
Почти уж был в когтях зверюги ярой,
Разгневалась она за милых чад,
Но сук сломал, и с одного удара
Она простерлась, дух из тела вон;
Твоя, коль хочешь, медвежаток пара.
Со мной сходиться в схватке не резон:
Я победил на празднестве в честь Пана,
Теленком и телицей награжден.
В стрельбе посостязался бы с Дианой,
О четырех рогах бы получил
В награду долгорунного барана,
Он будет твой. Хоть Неифиле мил,
С ней хладен я: меня-то не завлечь ей,
Ведь лишь тебе я сердце подарил.
Ты знаешь: я богат, и столь далече
Разносится мычанье по полям
Моих быков и блеянье овечье.
Тебе я млеко свежее подам
И ягод с луга поднесу и белых,
И тех, чей цвет под стать твоим устам;
Плодов отборных, наливных и спелых,
Что пчел рои питают каждый год,
Каких и мир не знал в своих пределах.
С амброзией сравню свой сладкий мед —
Юпитер сам таким доволен будет,
В Сицилии он лучше не найдет.
Коль песня состраданья не пробудит,
Быть может, птичий сладкогласный хор
Тебя, о нимфа, сжалиться принудит.
Не слышишь ты, как огласил простор
Плач Филомелы горестной, и внемлю,
Что в песнях тех сквозит тебе укор.
Одну ее я в спутницы приемлю,
Но сжалишься – надежда не пуста,
Под смех твой я в слезах купаю землю.
Прекрасна ты и вместе с тем люта,
И всё же помни о своем уделе,
Ведь и твоя не вечна красота.
Приду в свой сад, лишь мраки поредели,
Светило встанет, волю дав лучам,
И явит то, чего не зрел доселе.
Весною розы посадил я там,
Но стоит только обратиться взору,
Совсем иное явится очам.
По белому и алому убору
Тех свежих роз ложится тень листвы;
Одна сомкнулась, хоть раскрыться впору,
Ту злобный ветер растрепал, увы,
А та едва бутон свой приоткрыла,
Иная не поднимет головы
И чахнет, в дол потупившись уныло.
Рождается и гибнет на глазах
Краса, что мир на час лишь посетила.
И видя сколько падает во прах
Листвы пожухлой, постигает разум,
Что наша юность как ресницы взмах.
Цветут деревья и все ветви разом
К светилу простирают вешним днем,
Внимая сладким ветерка проказам.
Вольготно древу: завязи на нем,
Но вот они час от часу тучнеют
И отягчают дерево плодом;
Плоды растут, неспешно тяжелеют
И давят весом на него, как спуд,
И сладким соком полнятся, и спеют.
Настанет осень, и плоды сорвут,
А там и до зимы недолго грозной,
Когда и листья, и цветы умрут.
Читать дальше