Коллектив авторов: Антология средневековой мысли. Том 1

Сама эта идея возможности преобразования сущности на основе заимствования, то есть отыменности (требовавшей соучастия экви- и унивокальности) и связанной с нею суппозиции, обнаруживает меру важности исследования идей именования (appellatio, impositio, nominatio, significatio, suppositio и пр. — см. об этом в помещенных в «Антологии» «Комментариях к „Категориям" Аристотеля» Боэция и Петра Абеляра, а также в «Комментариях к трактату „Против Евтихия и Нестория"» Гильберта Порретанского) в средневековой теологике, призванной к поиску возможностей преодоления родовидовых отношений, исследуя их со всей тщательностью «человека рожденного», желающего стать «человеком сотворенным». Но эти же идеи являются весьма существенными для понимания современной философии языка, которая на других основаниях исследует принципы именования и означивания.

Представив мир как Божье творение, которое является именно и только личностным произведением, Средневековье перестроило отношения между субъектом-Творцом мира и субъектом, сотворенным по образу и подобию Творца, поскольку сотворенный субъект, обладая в силу акта сотворения способностью творить, должен обладать свободой волн наряду с предопределенностью. Эта новая парадоксальная ситуация заставляла открывать новые связи между вещами и словами, их обозначающими, между людьми, между людьми и государством, по-новому оформляя универсум, его прежнее оформление казалось хаосом, из которого должен был родиться порядок. И этот порядок становился новым хаосом всякий раз, как изменялась мыслящая голова. Возможности мыслящей головы и обнаруживает анализ того феномена, каким было Средневековье, настолько ими богатое, что Б. В. Раушенбах на вопрос, почему он не мог бы жить в Новом свете, ответил: «Там не было Средневековья».

Смысл такого ответа не в том, что Средневековье — необходимая фаза развития цивилизации, а в том, что Средневековье представлялось акме[21] Άκμή (греч.) — возраст человека, соответствующий наибольшей творческой активности. (Примеч. ред.), тем аккумулятором, в котором наличествует все как одно. Это совсем иное, чем генезис. Это означает не то, что без овладения опытом предшествующих эпох невозможно понять современную мысль, а соответственно для этого надо публиковать источники, а наоборот: современная мысль есть часть той мысли, предусмотренная ею с наивысшей, вынесенной за пределы мира точки зрения, с которой кажется, что «это хорошо», а потому требует корреспонденции с этим «хорошо» — а оно наиболее трудно. Да мы к тому же знаем, что в течение долгого времени средневековая мысль, да и та или иная современная, изымалась из обращения как, в одном случае, беспросветно темная, в другом — вредная или ненужная. Известны к тому же неисторические общества, описанные Леви-Стросом и др., где люди не нуждались в письменных памятниках, записывая свою жизнь в обряде, в танце, на поверхности тела, на поверхности земли, что Делез назвал географизмом, и в глубинах души: этот опыт вошел в бессознательное, в ментальность. На таких представлениях базировался и совершенно другой — нововременной естественнонаучный — разум, предполагавший в последнем синтезе познания снятие предыдущих форм знания. Поэтому фрагменты произведений тех или иных мыслителей, как правило, помещаемые в антологиях, разумеется, давали возможность составить хоть какое-то представление об их творчестве, но главная их задача была другая: показать, какие интеллектуальные пути вели или будут вести в современность, показать генеалогию мысли. Мысль поневоле или модернизировалась, обрывалась, если не могла быть объяснена, или утрачивалась, в лучшем случае превращаясь в музейную редкость, сохраняемую для образования. Ее фрагментация (по принадлежности или непринадлежности к современным теориям) способствовала ее утрате. Такого рода историческая цензура в большой степени была подготовлена самим Средневековьем, Когда Амвросий Медиоланский писал, что культуру, под которой он понимал языческую философию, обычаи и традиции этого мира, нужно отвергнуть во имя спасения в мире том, при вынесении смысла существования за пределы земного бытия [22] Sancti Ambrosii Mediolanensis commentaria ad epistolam beatissimi Pauli ad Colossenses // PL. Т 18. Col. 423-433. , он определенным образом способствовал и будущему фрагментированию, и идеологичности. Обе эти формы выражения предполагают единые причинно-следственные связи [23] См. об этом: Библер В. С. Еще один диалог Монологиста с Диалогиком // Архэ. Культуро-логический семинар. Вып. 1. М., 1993. С. 16. , но в таком случае любой старый опыт, подверстанный под современность, будет лишь подтверждением идеи предопределенности, а само время будет работать или на идею исключения времени из мышления, или на идею чисто феноменологического представления «опыта времени». Такой подход к логике, когда все, что есть (сейчас), понимается как то, что есть извечно, создает иллюзию возможности понять «то, как оно было на самом деле» в разных культурных эпохах с их особенностями. Эта логическая надменность и вызвала страстное раздражение философов самых разных направлений — Ницше, русских религиозных мыслителей, философов-диалогиков, философов круга Фуко—Делеза и пр. Ибо самое малое, к чему ведет такой подход, к уничтожению истории мысли как мысли, к сведению всех ее возможностей, скажем, к «линиям Платона и Аристотеля», то есть к музееведению — предмету, который не случайно появился в наших вузах (каким бы увлекательным и интересным он ни был), и не случайно на философских факультетах истории философии уделяется немного часов. В случае со средневековым мышлением это усугублено и другими обстоятельствами: после того как латынь перестала быть языком науки, после того как прекратилось преподавание древних языков в гимназиях, после того как приобретало вес негативное отношение к Средневековью и немногие решались переводить работы «мракобесов», поскольку не было культурного запроса на инаковое по сравнению с Новым временем мышление, а потом исчезло и представление о культурном своеобразии Средневековья, мало кто был в состоянии переводить «вульгарную» латынь. Начавшееся в начале XX в. в нашей стране (одновременно с Западом!) усиленное освоение этого периода было придушено после революции 1917 г. Даже еще в конце 50 — начале 60-х гг. в Московском государственном университете, когда стараниями незабвенного Виктора Сергеевича Соколова на историческом факультете уже существовала кафедра древних языков, где со студентами-медиевистами читались средневековые тексты, слышались пренебрежительно-усталые голоса о непреходящей неточности, вязкости языка средневековых писателей-скрипторов, как они себя называли. Потому даже простое восстановление попранного в правах имело огромное значение, ибо необходимо было не только дать место средневековой мысли, но вновь осознать ее оригинальность. Потому, хотя выражение «без овладения опытом предшествующих эпох невозможно понять...» [24] Антология педагогической мысли христианского Средневековья. Т. 1. М., 1994. С. 5. стало штампом, это хорошее выражение.