Абдурахман Джами - Лирика

Как хорошо под тенью ив сидеть в палящий зной:
Пронзают мягкие лучи шатер листвы резной.
Роса мигает и слепит от вздохов ветерка,
Возносит с гордостью тюльпан свой кубок огневой.
Но в сердцевине у цветка таится чернота, —
Увы, ему недолго пить сок радости земной.
Еще зеленая трава свежа и вес ела, —
Она свернет ковер надежд осеннею порой.
Я вспомнил, глядя, как нарцисс горд венчиком своим,
Венец Парвиза, павший в прах, Джамшида трон златой.
Что означает пенье птиц в опавшем цветнике?
В нем обещанье новых встреч грядущею весной.
Когда в бессмертье призовет меня всесильный бог,
Хочу, чтоб помнили меня, обретшего покой.
Знай, мысль и облик, плоть и ду едины быть должны, —
Все сменят белый шелк одежд на саван гробовой.
Пиши, Джами, коль скрип пера услышит небосвод -.

Твой стан — как трость. А мы — стары... Идем, превозмогая боль.
Не возгордись, поставь плечо и опереться нам дозволь.
Ты так прелестна и юна, благоуханна, как весна,
Тебе ли взоры обращать на эту нищую юдоль?
Величье солнца у тебя — ничтожнее пылинки мы,
Ты нашей слабостью сильна — мы пред тобой босая голь.
Я так твой образ возлюбил, что стал царем в стране любви,
Хотя, при разуме моем, визирем стать не смел дотоль.
Разлука держит нас в плену... А где же добронравный друг,
Чтоб рассказал, что терпим мы, в плененье мучимые столь?
Печаль окрасила чело, наш лик шафранно-желтым стал,
И полоса кровавых слез перечертила щеки вдоль.
Судьбы зловещей, письмена ты у Джами смети с чела,
Ему, изведавшему все, одну тебя любить позволь!

Рот твой нежный улыбнулся, зубы-жемчуг показал
И зубами узел горя мне на сердце развязал.
Твой округлый подбородок! — шар точеный для човгана,
На майдане обаянья шар твоей добычей стал.
Так зашей мне ворот сердца, порванный рукой разлуки,
Чтобы швом на том разрыве шелк волос твоих блистал.
Всяк пожнет, что сам посеет; только мне во всем злосчастье:
Сеял я любовь и верность — боль и бедствия пожал.
К своему живому взгляду я с утра тебя ревную,
Ведь вчера во сне глубоком он твой образ созерцал.
О, к тебе, как Нил к Египту, слез моих поток стремится,
Омывая лишь обрывы безотзывных мертвых скал.
Износил Джами подошвы, по следам твоим блуждая,
Но к стопам твоим устами он ни разу не припал.

Сидящие в питейном доме в сердечной радости живут,
От наваждения мечети и ханаки они бегут.
Они покровы благочестья, как мы одежду, разорвали, —
На покаянные обеты и на фетву они плюют.
Нам горе — друг, беда — приятель, отчаяние — наш наперсник.
Эй, сердце, где ты? Что ты медлишь? Ведь все гуляки в сборе тут.
Пройди возле дверей кумирни, откинув локоны густые!,
Те, кто лицо твое увидят, перед кумиром не падут,
Но если пьяницы из кубков вино на землю разливают,
То ведь глаза твои, пьянея, не кровь ли сердца разольют?
Что толковать о райском древе и лгать о лотосе небесном?
С твоим высоким стройным станом они в сравненье не идут.
Джами, святилище Каабы — не место для любого сброда.
Будь тем доволен, что открыта дверь в этот храм, в котором пьют.

Жду всю ночь нетерпеливо, что ко мне луна идет.
Мне при каждом стуке в двери кажется: она идет!
Внемля песне заунывной, лью рубиновые слезы;
Так вот кровь из вены вскрытой, как рубин красна, идет.
От сердечного горенья я в горячке, в лихорадке.
Мне на смену мукам яви бред больного сна идет.
Побывать еще хоть раз бы в том далеком переулке,
Где кумир мой на прогулке, как в садах весна, идет.
Пусть мне будет изголовьем камень твоего порога,
Пусть в руке, занесшей камень, смерть ко мне, грозна, идет,
Хоть в руках, прекрасна роза, но несорванная лучше,
Цветников ей потаенных мир и тишина идет.
Искандар великий умер, не достигши влаги жизни, ,
Лишь проложенная Хызром к ней тропа одна идет.
Лалы уст жизнедарящих для Джами недостижимы,
Кровь его из хума сердца, как струя вина, идет.

Когда из праха моего трава кровавая взойдет,
Зеленый верности листок на каждом стебле развернет
Главу к зениту, как огонь, в надменности не подымай,
Сердец, сгоревших в том огне, намного выше дым встает.
Я власть теряю над собой, своим безумьем опьянен,
Лишь легкий звук твоих шагов до слуха моего дойдет.
Прислушайся — то не дервиш на темной улице кричит,
То голос мой взывает: «Дод!» — на помощь гибнущий зовет.
У странника я на глаза навертываюсь, как слеза,
Расспрашиваю: «Где она? Ну как любовь моя живет?»
Пусть лекарь книгу развернет, прочтет советы мудрецов:
Он от безумья моего лекарства в книге не найдет.
О, сколько должен ты, Джами, пролить еще кровавых слез,
Пока безмолвный твой кумир покой души тебе вернет!