Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Я и не думал их дразнить, но эти забияки
У дома лаяли всю ночь, как на луну собаки.

Жизнью клянусь: мне уехавшие завещали
Незаходящие звезды великой печали.

И говорил я, пока эта ночь продолжалась:
«Где седина долгожданного дня задержалась?

Разве подрезаны крылья у звезд, что когда-то
Так торопились на запад по зову заката?»

Приветствуй становище ради его обитателей,
Рыдай из-за девы, а камни оплакивать — кстати ли?

Красавицу Хинд испугала моя седина,
Она, убегая, сказала мне так: «Я — луна;

Уже на висках твоих утро забрезжило белое,
А белое утро луну прогоняет несмелую».

Но ты не луна, возвратись, а не то я умру,
Ты — солнце, а солнце восходит всегда поутру!

О туча, ты любишь Зейнаб? Так постой,
Пролейся дождем, я заплачу с тобой.

Зейнаб, от меня ты проходишь вдали,
Ресницы, как тучи, клоня до земли,

Ты — праздник шатра, если ты под шатром,
Кочевника свет, если едешь верхом.

Звезда Скорпиона в груди у меня.
Полярной звездой среди белого дня

Стою, беспощадным копьем пригвожден,
Твоими глазами в бою побежден.

Я в помыслах тайных целую тебя,
Души несвершенным грехом не губя;

Никто не сулит воздаяния мне,
За мной не следит соглядатай во сне;

Во сне снарядил я в дорогу посла,
С дороги он сбился, но весть мне была:

«В походе откроется счастье глазам.
Верблюдом ударь по зыбучим пескам,

Хоть месяц — что коготь, хоть полночь — что лев,
На сумрак ночной напади, осмелев!»

Пустыня раскинулась передо мной,
Волнуясь, как море, заросшее в зной.

И в полдень очнувшийся хамелеон
Взошел на минбар; был заикою он,

И речь не слетала с его языка,
Пока он не слышал подсказки сверчка.

Устал мой верблюд джадилийский {238} 238 … верблюд джадилийский… — породистый верблюд, отличавшийся, по мнению древних арабов, особенно привлекательной внешностью. в пути,
Не мог я людей ат-тандуба найти. {239} 239 … Не мог я людей ат-тандуба найти. — Ат-тандуб — вид дерева в Аравийской пустыне; люди ат-тандуба — имеются в виду кочевники.

Я множество дорог оставил за спиною,
И плачут многие, разлучены со мною.

Судьба гнала меня из края в край вселенной,
Но братьев чистоты любил я неизменно.

Друзьями стали мне года разлук с друзьями.
О расставания, когда расстанусь с вами?

Восковая свеча золотого отлива
Пред лицом огорчений, как я, терпелива.

Долго будет она улыбаться тебе,
Хоть она умирает, покорна судьбе.

И без слов говорит она: «Люди, не верьте,
Что я плачу от страха в предвиденье смерти.

Разве так иногда не бывает у вас,
Что покатятся слезы от смеха из глаз?»

Скажи мне, за что ты не любить моей седины,
Постой, оглянись, я за нею не знаю вины.

Быть может, за то, что она — как свечение дня,
Как жемчуг в устах? Почему ты бежишь от меня?

Скажи мне: достоинство юности разве не в том,
Что мы красотой и приятностью внешней зовем,—

В ее вероломстве, ошибках, кудрях, что черны,
Как черная доля разумной моей седины?

Я получил письмо, где каждой строчки вязь
Жемчужной ниткою среди других вилась.

«Рука писавшего, — промолвил я, — как туча:
То радость, то беду она сулит, могуча.

Как письменами лист украсила она,
Когда ее дожди смывают письмена?»

«Повелевающий высотами земными,—
Так отвечали мне, — как хочет правит ими».

Величье подвига великих не страшит.
Из доброты своей извлек Абу-ль-Вахид {240} 240 Абу-ль-Вахид — друг аль-Маарри, от которого поэт получил письмо.

Счастливый белый день, и черной ночи строки {241} 241 … Счастливый белый день, и черной ночи строки… — Эта метафора означает белую бумагу и черные чернила.
Легко украсили простор его широкий.