Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Пускай уходят — не в моем обычае
Оплакивать утративших величие.

Благовониями умащаем одежды нередко,
А в кармане хотя бы одна завалялась монетка.

Все обширнее наши желанья — и все неуемней,
Но судьбою назначенный срок приближается, помни!

Руки смерти ко всем подбираются, хватки и цепки.
Что такое мы, люди? Из глины кладбищенской елецки.

Наша жизнь кратковечна, как молния сумрачной ночью:
Вот сверкнула она, темноту разрывая на клочья,

Озарила равнины и реки улыбкою бледной,
Подмигнула лукаво — и тотчас пропала бесследно.

Прекрасную газель я звал во сне: «Приди!
Отныне пастбище твое — в моей груди.

Зачем стремишься ты к иному водопою,
Когда потоки слез моих перед тобою?»

Благоухание заполнило весь сад,
И, уловив — еще сквозь сон — твой аромат,

Я поспешил к тебе в передрассветной рани
Незарастающей тропой воспоминаний.

Увы! Нарушила ты глаз своих обет,
И вместо сладости познал я горечь бед.

Но, пусть обманутый, не затаив обиды,
Я для тебя храню любовные касыды;

И знай, что — если бы не соглядатай — сам
Я передал бы их сейчас твоим губам.

Беспечальна мне стала с друзьями разлука.
Убедился: от них лишь досада да скука.

Много ль пищи нам надобно? Горстка одна.
А излишняя влага нам только вредна.

Нас любовью своею судьба не взыскала:
Звери радостней нас, долговечнее скалы.

Я гонимая лань, я в дороге весь день,
И всю ночь я в пути, чуть приметная тень.

Задумчивый, сижу один в застолье
В душе моей — ни радости, ни боли

И лунному сиянию в ответ
Лицо мое струит неяркий свет.

Отныне ночь уже идет на убыль,
А я ни разу кубка не пригубил:

Пускай себе другие пьют вино —
Меня ж от груди отняло оно.

Зачем надежд моих высокий свет погас
И непроглядный мрак не покидает глаз? {237} 237 … мрак не покидает глаз? — Поэт ослеп еще в раннем детстве.

Быть может, позабыв, что людям сострадали,
Вы, люди, вспомните слова моей печали.

Ночь в траурном плаще, настигшая меня,
По красоте своей равна рассвету дня.

Пока вы рыщете по тропам вожделенья,
Полярная звезда стоит в недоуменье.

Воздать бы нам хвалу минувшим временам,
Но времена свои хулить отрадней нам.

Я пел, когда луна была еще дитятей
И тьма еще моих не слышала проклятий:

«О негритянка-ночь, невеста в жемчугах!»
И сон от глаз моих умчался второпях,

Как, потревоженный призывною трубою,
От сердца робкого покой в начале боя.

А месяц блещущий в Плеяды был влюблен,
Прощаясь, обнял их и удалился он.

Звезда Полярная с другой звездой в соседстве
Зажглась. И мне — друзья: «Мы тонем в бездне бедствий,

И эти две звезды потонут в море тьмы,
До нас им дела нет, и не спасемся мы».

Канопус рдел, горя, как девушка земная,
И сердце юноши напоминал, мерцая,

И одинок он был, как витязь в грозный час
Один среди врагов, и вспыхивал, как глаз

Забывшего себя во гневе человека —
Пылающий раек и пляшущее веко.

Склонясь над раненым, стояли в небесах
Дрожащий Сириус и Близнецы в слезах,

А ноги витязя скользили на дороге,
И далее не мог спешить храбрец безногий.

Но стала ночь седеть, предвидя час разлук,
И седину ее шафран подернул вдруг,

И ранняя заря клинок метнула в Лиру,
И та прощальный звон, клонясь, послала миру.

И заняли они мой дом, а я ушел оттуда,
Они глазами хлопали, а я хлестал верблюда,