Экикэн Кайбара - Поучение в радости. Мешок премудростей горожанину в помощь

Их целью было формирование типа человека, лишённого агрессивного потенциала и наделённого качествами, гарантирующими предсказуемость поведения. Это было особенно актуально после окончания войн, во время которых утвердилось «право сильного», а бесконечные предательства подорвали такую основополагающую ценность феодального общества, как верность. За военное время уже выросли поколения малообразованных и жестоких самураев, склонных разрешать конфликты прежде всего силовым путём. Их откровенно боялись, именно их следовало возвратить в рамки мирной жизни прежде всего. Известный мыслитель Кумадзава Бандзан (1619—1691) полагал, что главное условие для этого — возрождение музыки, танцев и придворных церемоний, то есть то, о чём говорил Конфуций. В таком случае императорский двор сможет послужить образцом для всей страны и «божественная династия» не прервётся. А иначе Япония перестанет быть «божественной страной». «Где искать путь человека после окончания войн между провинциями? Если в пути человека не будет церемониальности и музыки, он приблизится к зверям, и тогда сражениям не будет конца» [6] Кумадзава Бандзан .— Токио: Иванами. Серия «Нихон сисо: тайкэй», 1971. С. 154-155. .

Таким образом, соблюдение правил церемониального поведения выступает в качестве необходимейшего условия поддержания мира. Кумадзава Бандзан отличался в своих суждениях радикализмом, в том числе и в деле повышения роли императорского двора, что вызывало недовольство сёгуната. Мыслитель был арестован и умер в заключении [7] James McMullen. Courtier and Confucian in Seventeenth-Century Japan: A Dialogue on the Tale of Genji between Nakanoin Michishige and Kumazawa Banzan.— Nichibunken Japan Review. 2009. № 21. P. 3-32. , но его идеи о важнейшей роли церемониального поведения в обеспечении стабильности общества находились в согласии с общим вектором управления как в период Токугава, так и в более позднее время [8] Мещеряков A.H. Стать японцем. Топография тела и его приключения.— М.: Наталис, 2014. .

До периода Токугава нравоучительную нишу занимали по преимуществу буддийские проповедники и сочинители, теперь пришёл черёд конфуцианства. Конфуцианство имело длительную историю бытования в Японии. В «пакете» вместе с другими китайскими учениями и идеями оно сыграло огромную роль в оформлении японской государственности в VII-X вв. При дворе даже проводили ритуал поклонения Конфуцию. Но культурный уровень страны был таков, что чисто религиозные идеи и практики оказались больше востребованными, синто и буддизм (он воспринимался в значительной степени как китайское учение) составляли существенную часть идеологии и практики управления. При дворе дважды в год проводили церемонию поклонения Конфуцию, но синтоистских божеств и будд почитали намного чаще. Помимо дней календарных обрядов, к ним неизменно обращались и в случае раз алчных социальных и природных бедствий. Конфуцию таких молитв не возносили.

Сочинения авторов конфуцианского круга были, разумеется, известны в Японии, но они оставались достоянием сравнительно узкого круга книжников. Буддийские тексты имели более широкое распространение. Хотя японская элита жила с оглядкой на Китай, но те гонения на буддизм, которые предпринимаются в Китае в IX в., не имели сколько-нибудь существенного влияния на ситуацию в Японии. Неоконфуцианство, расцветшее в Китае при династии Сун (960—1279), тоже не произвело в Японии переворота в умах, а в период Муромати (1392—1573) поклонение Конфуцию вообще прекратилось. В это время намного большее впечатление произвёл заимствованный из Китая извод буддизма под названием Чань ( яп. Дзэн), который вошёл составной частью в идеологический комплекс сёгунатов Камакура (1192—1333) и Муромати. Что до самого Китая, то это учение имело там не так мало последователей, но оставалось всё равно периферийным. Конфуцианские ценности и образы, наряду с буддизмом и синто, входили в качестве важной составной части в различные средневековые сочинения, но конфуцианство не образовывало самостоятельного и институализированного течения мысли, которая питается исключительно из самой себя [9] Показательный пример представляет собой культ покровителя китайской учёности Сугавара Митидзанэ (845—903), в формировании образа которого участвовали концепты не только собственно конфуцианские, но также синтоистские и буддийские. См.: Федянина В.А. Покровитель словесности и воплощение бодхисаттвы. Сугавара Митидзанэ и ранняя история культа Тэндзин (IX-XII вв.).— М.: КРУГЪ, 2014. О проблеме соотношения «религиозного» и «светского» (в частности, конфуцианского) в средневековой словесности см.: Трубникова Н.Н. «Сборник наставлений в десяти разделах» («Дзиккинсё:») и вопрос о светской мысли в эпоху Камакура. История и культура традиционной Японии 8. Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности. Выпуск LVII.— М.: Российский государственный гуманитарный университет.— СПб.: Гиперион, 2015. С. 111-122; Трубникова Н.Н. Дети и родители в собрании «Песка и камней». История и культура традиционной Японии 7. Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности. Выпуск LII.— М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2014. С. 169-186. О совмещении дара буддийского проповедника и конфуцианской учёности в древней Японии см.: Робин С.А. Буддийские мотивы и жизнеописания монахов в антологии «Кайфусо». История и культура традиционной Японии 6. Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности. Выпуск LI.— М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2013. С. 48-68. .

Читать дальше