Абульхасан Рудаки: Ирано-таджикская поэзия

Но поэзия от этого вряд ли пострадала. Так ли уж важно в конечном счете, кем написано то или иное четверостишие — самим Хайямом или его талантливыми последователями? Факт остается фактом: в условиях мрачною средневековья складывались замечательные четверостишия, свидетельствующие о неукротимости свободной критической человеческой мысли. Многие из них мы не можем с уверенностью назвать стихами Хайяма, но мы относим их к «хайямовским» потому, что они близки ему по духу и но стилю. Это не умаляет ни прелести самих стихов, ни заслуг Хайяма, пусть не всегда их автора, но всегда их вдохновителя.

Творчество Носира Хисроу связано с бурным народным антифеодальным движением X века, проявившимся в карматстве (иначе — раннем исмаилизме). В своих философских трудах и во многих одических произведениях Носир Хисроу оставался в плену мистических воззрений и средневековых предрассудков. Но сквозь религиозные тенета прорывается его страстный дух мужественного богоборца-рационалиста, неутомимого искателя правды и справедливости, мечтавшего об облегчении тяжелой доли труженика.

XII век можно охарактеризовать как «век крайностей»: с одной стороны, придворная поэзия безудержного панегиризма, с другой — мистическая, суфийская поэзия созерцания и отчаяния.

Возникновение суфизма относится к IX веку. В этом в известной мере нашло отражение недовольство и разочарование неимущих слоев населения (в основном городских ремесленников) жизненным укладом, сложившимся при исламе, от которого они безнадежно ожидали облегчения своей участи. В суфизме отразилось, однако, пассивное разочарование, приводившее, как правило, к аскетизму и поискам некоей абстрактной правды. В его идеологии нет прямого отрицания ислама; суфизм лишь вольно истолковывает догмы мусульманской религии, сочетая их с осколками древних, в том числе зороастрийских верований. Для обоснования и разъяснения веры суфизм использовал особую эротическую символику и натуралистические образы плотской любви. Эти образы и символы выражали учение о том, что человек, взыскующий истины — божества, должен пройти ряд ступеней искания, ряд этапов познания, с тем чтобы на высшей стадии полностью слиться с божеством. Проповедниками суфизма были различные братства дервишей.

С течением времени суфизм становился удобным орудием господствующей верхушки в ее стремлении одурманить массы с помощью религии. Во всем разнообразии его направлений и толков суфизм все больше приручался и из еретического становился официальным.

Но ограничиться в характеристике суфизма лишь его официальным направлением было бы неверно. С первых веков развития этого учения в нем выделяется философско-еретическая струя. В условиях мусульманского фанатизма и мракобесия, когда духовенство по существу запрещало людям мыслить, суфизм был единственно возможной формой философствования. Различные философы-суфии, используя абстрактность догм, могли, как выражались они сами, «давать простор птице своей мысли». В их произведения включались элементы греческой классической философии, а порою и отзвуки древних материалистических учений. Идея пантеизма приводила некоторых суфиев к преддверию материалистического мироощущения, они проповедовали идею благости труда, высокой роли труженика и т. д. В этом течении суфизма сквозь мистическую оболочку явно проступает оппозиционность к господствующему феодальному строю, освященному исламом и официальным суфизмом. Вот почему это течение может быть названо оппозиционным суфизмом.

Поэзию ХII века можно также назвать «поэзией дворца и дервишской лачуги». Едва ли не самым ярким представителем «века крайностей» является поэт Анвари. Первоначально он прославился как непревзойденный мастер касыды (оды), а завершил он свой поэтический путь резким памфлетом против придворной касыды. Господствовавшая в тот век «поэзия дворца» уже оторвалась от народных корней и вырождалась в безделушку. Второе направление — «поэзия лачуги» — и есть по существу раннесуфийская поэзия (Санаи, Аттар).

Эта поэзия отражала иногда страдания простых людей, но ее мистическая сущность уводила человека от реального мира, звала к пассивному созерцанию, — в этом состоит ее слабость. Однако в «поэзии лачуги», не в пример дворцовой поэзии, можно обнаружить подлинно народные сюжеты и образы.

Вне этих двух направлений стоит творчество гениального азербайджанского поэта Низами, синтезировавшее достижения поэзии, выражавшее лучшие, передовые чаяния народа и оказавшее огромное влияние на многие поколения поэтов Ближнего и Среднего Востока [3] Подробнее о Низами см. статью А. Е. Бертельса в томе Низами, «Библиотека всемирной литературы», 1968. .