Марк Цицерон - Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

– И я так думаю.

– Тогда выбирай: сразу ли нам расправить паруса или сперва выгрести из гавани на веслах?

Этот образ «паруса» как вдохновения и «весел» как опоры на книги (как мы увидим ниже, на изложенные в них правила диалектики, искусства рассуждать и спорить) принадлежал к устойчивым риторическим сравнениям, хотя, вероятно, понятным не широкой публике, а только тем, кто в теме, как некий школьный жаргон. Так, русский средневековый богослов Иосиф Волоцкий, со ссылкой на Иоанна Златоуста, называл действия по вдохновению Святого Духа плаванием под парусом, а те же действия, как указанные книгами Писания, – плаванием на веслах.

– Что ты хочешь сказать? Я не понимаю.

– Хрисипп и стоики, рассуждая о страстях души, главным образом заняты их разделением и определением, и поэтому о том, как исцелять души и смирять их волнение, они говорят лишь очень коротко. Перипатетики, напротив, сосредоточиваются на успокоении души, а острые углы разделений и определений обходят стороной. Вот и я спросил, сразу ли мне развернуть паруса моей речи или для разбега проплыть немного на веслах диалектики?

– Конечно, второй способ лучше: с двух сторон мне станет яснее весь предмет в целом.

– Ты совершенно прав; а что будет неясно, о том ты сам меня переспросишь.

– Хорошо, переспрошу; но обычно ведь и темные места ты излагаешь куда яснее, чем сами греки.

Цицерон часто настаивал на том, что слишком богатые синонимия и омонимия в греческом языке иногда мешают уточнить, какой смысл имеется в виду в каждом отдельном аргументе. Например, в греческом языке «страсть» – она же «болезнь»; такой смысловой пучок в одном слове помогает ощутить страсть, но не помогает ее анализировать.

– Постараюсь, хоть от меня и потребуется немало внимания: если упустишь мелочь, то может ускользнуть и целое. Речь пойдет о том, что по-гречески называется «болезнями» (πἀθη), а у нас не болезнями, а чаще волнениями или страстями. Исходить я буду из того описания, которое первым дал Пифагор, а за ним Платон; они разделяют душу на две части, одну – причастную разуму, другую – непричастную; и в той, которая причастна разуму, они полагают спокойствие, то есть умиротворенное и блаженное постоянство, а в другой части души – бурные движения, противоположные и враждебные разуму – такие как вожделение или гнев.

Пафос – греческое название для страсти как любого аффекта, любого сильного движения души, в каком-то смысле болезненного, любого претерпевания. Поэтому мы говорим одинаково о «патетике», «патологии» и даже жаргонной «пафосности», имея в виду болезненное и неразумное состояние, в том числе болезненную избыточность или торжественность, хотя бы эти страсти и впечатляли других. Можно вспомнить и такие русские выражения как «болезненная страсть», «любовная страсть», «жертва своих же страстей», где всегда подразумевается греческий «пафос». Цицерон настаивает на подчинении страстей разуму, вслед за стоиками, и при этом подробно разбирает, что такое страсти.

Такова будет основа наших суждений; в описании же страстей мы последуем определениям и разделениям стоиков, которые, по-моему, именно здесь обнаружили больше всего тонкости.

Вот определение Зенона: страсть (πάθος на его языке) есть движение души, отвращенное от разума и противное природе. Некоторые выражаются короче: страсть есть чрезмерно сильное движение души – «чрезмерно сильное», то есть далеко отступающее от постоянной своей природы.

Чрезмерность страсти противопоставляется умеренности природы, которая умеет довольствоваться малым. Стоики аналитически наблюдают страсть и замечают, что если в природе быстро восстанавливается равновесие, то страсть завладевает человеком надолго, более того, она начинает управлять его мыслями и его телом.

Видов страстей они насчитывают: два – от мнимого блага и два – от мнимого зла, а всего четыре. От мнимого блага исходят желание и радость, то есть радость от насущных благ и желание таковых же в будущем, от мнимого зла исходят страх и горе, то есть горе в настоящем и страх перед будущим; чего мы страшимся впереди, о том горюем, когда оно наступит.

Радость и горе понимаются в стоической системе не как реакции на ситуацию, но как страсти, как активное проявление эмоций; мы бы назвали это скорее «самонадеянность» и «бесконечные жалобы на жизнь».

Радость и желание вытекают из суждения нашего о благе, потому что желание как бы овладевает человеком и воспламеняет его к достижению того, что представляется ему благом; а радость прорывается и ликует тогда, когда желанное достигнуто. Ведь по законам самой природы все люди тянутся к тому, что кажется им благом, а противоположного избегают; поэтому если предмет кажется благом, то домогаться его велит сама природа. Если это влечение устойчиво и разумно, то стоики его называют βούλησις, а мы – волею.