Гай Валерий Катулл: Книга стихотворений

Если не был бы ты мне глаз дороже,
Кальв мой милый, тебя за твой гостинец
Ненавидел бы я ватиниански.
Что такого сказал я или сделал,
5 Что поэтов ты шлёшь меня прикончить?
Да накажут того клиента боги,
Кто набрал тебе стольких нечестивцев!
Небывалый подарок! Не иначе,
Это Суллы работа грамотея.
10 Что ж, оно хорошо, премило даже,
Что не зря для него ты потрудился.
Боги! Ужас! Проклятая книжонка!
Ты нарочно её прислал Катуллу,
Чтобы он целый день сидел, как дурень,
15 В Сатурналии, лучший праздник года!
Это так не пройдёт тебе, забавник!
Нет, чуть свет побегу по книжным лавкам,
Там я Цезиев всех и всех Аквинов,
И Суффена куплю — набор всех ядов!
20 И тебе отдарю за муку мукой.
Вы же будьте здоровы, отправляйтесь
Вновь, откуда нелёгкая несла вас,
Язва века, негодные поэты!

И себя, и любовь свою, Аврелий,
Поручаю тебе. Прошу о малом:
Если сам ты когда-нибудь пленялся
Чем-нибудь незапятнанным и чистым, —
5 Соблюди моего юнца невинность!
Говорю не о черни, опасаюсь
Я не тех, что на форуме толкутся,
Где у каждого есть свои заботы, —
Нет, тебя я боюсь, мне хрен твой страшен,
10 И дурным, и хорошим, всем опасный.
В ход пускай его, где и как захочешь,
Только выглянет он, готовый к бою,
Лишь юнца моего не тронь — смиренна
Эта просьба. Но если дурь больная
15 До того доведёт тебя, негодный,
Что посмеешь на нас закинуть сети, —
Ой! Постигнет тебя презлая участь:
Раскорячут тебя, и без помехи
Хрен воткнётся в тебя и ёрш вопьётся.

Вот ужо я вас <���……..>
Мерзкий Фурий с Аврелием беспутным!
Вы, читая мои стишки, решили
По игривости их, что я развратен?
5 Целомудренным быть благочестивый
Сам лишь должен поэт, стихи — нимало.
У стихов лишь тогда и соль и прелесть,
Коль щекочут они, бесстыдны в меру,
И легко довести до зуда могут, —
10 Не ребят, говорю, но и брадатых,
Тех, которым не в мочь и ляжкой двигать.
Из-за тысячи тысяч поцелуев
Перестали меня считать мужчиной?
Вот ужо я вас <���…….>

О Колония, хочешь ты на мосту своём длинном
Порезвиться и поплясать, да боишься решиться:
Стар мостишко, столбами слаб, да и строен из дряни,
Бедный рухнет того гляди в тину кверху ногами.
5 Пусть же мост, как желаешь ты, ветхий сменится крепким
И окажется даже впрок для священных плясаний.
Я, Колония, между тем, всласть хочу насмеяться:
Есть у нас гражданин один — вот кого бы охотно
Я с моста твоего швырнул с головой и ногами;
10 Только там, непременно там, где болотина шире,
Где зловонная гуще грязь и бездоннее тина.
Больно он не остёр умом, понимает не больше,
Чем в дрожащих руках отца годовалый младенец.
А у глупого есть жена в лучшем возрасте жизни,
15 Избалованней и нежней, чем козлёнок молочный:
Вот за ней бы и глаз да глаз, как за спелою гроздью,
А ему-то и дела нет, пусть гуляет, как хочет,
Он лежит, не подымется, как в канаве ольшина,
Чей у корня подрублен ствол топором лигурийца,
20 И не чувствует, есть жена или всё уж пропало.
Точно так же и мой чурбан: спит — не слышит, не видит,
И не знает, кто сам он есть, и живёт он, иль мёртвый.
Вот его и хотел бы я с вашей сбросить мостины —
Тут, авось, уж встряхнётся он, как хлебнёт из болота
25 И оставит в густой грязи непробудную спячку,
Как во вмятине вязкой мул оставляет подкову.

Ты, о всех голодов отец, Аврелий,
Тех, что были уже и есть поныне,
И которые впредь нам угрожают,
Вздумал ты обладать моим любимцем,
5 И притом на виду: везде мы вместе,
Льнёшь к нему и забавам всяким учишь.
Тщетно. Сколько ни строй мне всяких козней,
Всё же первый тебя я обмараю.
Если будете вы блудить, наевшись,
10 Я, пожалуй, стерплю. Но вдруг — о горе! —
Будешь голодом ты морить мальчишку?
Это дело ты брось, пока прилично,
Или бросишь, когда замаран будешь.

Суффен, которого ты знаешь, Вар, близко, —
Прелестный человек: умён, остёр, вежлив.
Но он же и стихов насочинял бездну:
В день выдаёт по десять тысяч строк с лишним.
5 И не на палимпсесте он стихи пишет,
Как водится, — папирус у него царский,
На новых палках, шнур и переплёт — красны,
Свинцом линован свиток и оттерт пемзой.
Но почитай стихи… и где ж Суффен прежний?
10 Из них глядит пастух иль землекоп серый,
И до чего же страшный, не узнать вовсе.
Так, значит, тот, кого мы шутником звали
И тёртым остряком, или ещё хуже, —
На деле груб, грубее мужичья, только
15 Своих стихов коснётся. Для него слаще
Минуты нет, когда стихи писать сядет.
Как он любуется собой и как счастлив!
Но все мы слабы: нет ведь никого, в ком бы
Не обнаружился Суффен, хотя б в малом.
20 Так суждено, у каждого своя слабость.
Никто не видит сам, что за спиной носит.