Кен Уилбер - Краткая история всего

Следовательно, путь восхождения — это путь Мудрости (который видит, что вся Форма пустотна), а путь нисхождения — это путь Сострадания (которое видит, что Пустота проявляется как Форма, а следовательно, к ней необходимо относиться с любовью и состраданием). Восходящий Эрос Бога следует объединить с нисходящим Агапэ Богини, дабы обрести единство Мудрости и Сострадания, Единого и Многого, восхождения и нисхождения. Этот союз и есть сущность недвойственных традиций (наиболее красочно она изображается в тантре, где мужское и женское, эрос и агапэ, восходящая мудрость и нисходящее сострадание объединяются в сексуальных объятиях: что ж, это было что-то совсем новенькое!).

В дальнейшем это недвойственное направление привело к глубинному переосмыслению «греховной» природы сансары и особенно «греховной» природы денег, еды, секса (и женщин). То, что восходящие пути считали преимущественно факторами, отвлекающими от Духа, теперь воспринималось как основные и величественные проявления Духа. «Сия земля и всё на ней, — пишет Плотин, — становится благословенным бытием».

Нирвана и сансара суть не-два; и, таким образом, в бегстве от сансары невозможно обрести нирвану: это будет подобно попытке найти свой перёд, убегая от своего зада.

В результате недвойственные традиции начали рекомендовать не отречение и очищение (исключительное восхождение), а трансформацию и преображение: пять ядов суть едины с пятью мудростями (например, практикующий проникает в гнев пустотностью, дабы открыть обитающую в его основе мудрость ясности). Омрачения в том виде, в каком они есть, суть выражения изначального сознавания, а следовательно, от них не следует отрекаться, напротив — они должны самоосвобождаться в том виде, в каком есть, в своей собственной изначальной чистоте. Сансара более не является основным препятствием на пути к Духу, она есть совершенное проявление творческой и сострадательной активности Духа, так что к ней необходимо относиться надлежащим образом.

Этому недвойственному пути, разумеется, свойственны и свои ловушки (имя которым легион), но базовая направленность очевидна: дело более не заключалось, к примеру, в сексуальном воздержании, а в уместном проявлении духовности как совершенного выражения Духа. И отныне женщина считается не злом, а равным проявлением Божественного. И теперь не нужно протистоять еде или, по крайней мере, устраивать против неё крестовый поход: даже мясо, алкоголь и другие вещи, к которым «нельзя прикасаться», совершенно уместны, если обращаться к ним с пустотным сознаванием (и в условиях ритуала к ним прибегали именно таким образом, дабы указать на то, что все аспекты сансары являются выражениями Божественного и их нельзя презирать). И, как мы увидим, это в конечном счёте породило не презрение к деньгам, а уместное их использование (подобно тому как презрение к еде уступило дорогу уместному употреблению еды, а презрение к сексу уступило дорогу уместному сексу). Презрение к деньгам было прежде всего глубинным отвержением мира явлений, ненавистью к сансаре, желанием не «осквернить» себя грубым миром — всё это недвойственный подход посчитал совершенным и глубочайшим заблуждением.

Итак, невзирая на то что недвойственные традиции произвели революцию в отношениях человека с сансарой (с сексом, едой, деньгами, телом, землёй и женщинами), тем не менее эти традиции всё равно возникали на основе аграрного базиса, оставаясь во многом погружёнными в этику и мораль, которая всё ещё была связана с «мужским клубом». Решительной революции в отношениях к женщинам суждено было произойти не на Востоке, а на Западе, и она зависела не от какого-то там идеализма, а от изобретения парового двигателя.

Индустриализация, невзирая на все её ужасы, превратности и побочные эффекты, была прежде всего технологическим решением по обеспечению выживания не посредством мышечного труда человека, применимого к природе, а посредством применения к природе машинных мощностей. Пока аграрные общества требовали физического человеческого труда для обеспечения выживания (пахота), эти общества неизбежно и с необходимостью отводили ведущую роль мужской физической силе и мобильности. Ни в одном из аграрных обществ не было ничего хотя бы отдалённо напоминающего права женщин.

(Эта мысль очень важна, пусть и не для темы данного сочинения; я не хочу, чтобы она отвлекала нас от основного повествования, но давайте хотя бы отметим, что именно по той же самой причине 80 % аграрных обществ, где бы они ни появлялись, опиралось на рабочую силу, состоящую из мужчин-рабов; рабство считалось нормальным, естественным, этичным способом обеспечения рабочей силы во имя своего выживания; ранние древнегреческие «демократии» даже не ставили это под вопрос, хотя треть населения Древней Греции были в действительности рабами; даже американская конституция, написанная практически в начале эпохи индустриализации и всё ещё являющаяся преимущественно аграрным документом, просто полагает рабство настолько естественной вещью, что его даже не надо упоминать или обсуждать: считалось совершенно очевидным и не требующим комментариев, что понятие «мы, народ»51 не включает в себя рабов или женщин.)