В. Орлов - Он смеялся последним

Оркестр бодро заиграл вступление к белорусской песне, уже ставшей популярной в стране: «Будьте здоровы, живите богато!»

Но солистка Соколовская от волнения вместо этих привычных слов запе­ла почему-то текст припева: «В зеленой дубраве мы ночевать будем.», да еще на полтона выше.

Дирижер Шнейдерман нашелся, крикнул музыкантам:

— С восьмой цифры! — и взмахнул дирижерской палочкой.

Оркестр подхватил. Но духовики и деревянные инструменты заиграли по нотам, а струнники — по подсказке своего сообразительного концертмейсте­ра в тональности, в которой запела солистка: на полтона выше.

Подхватил весь сводный хор — пошел за солисткой.

Медные в оркестре дули свое.

У осветителей в партитуре было записано: на словах «Бывайте здоро­вы!» — дать общий полный свет с усилением световой зоны в центре сцены. Но первых-то слов они как раз и не услышали, поэтому программу не изме­нили, ожидали «Будьте здоровы». А некоторые, имевшие слух осветители опознали мелодию, звучавшую на репетиции, — и включили свою часть про­граммы: ярко высветили центр, где на обнажившихся, очень высоких станках беспомощно стояли крестьяне из села Великое Подлесье.

Тысячеголосый хор в полутьме пел вразнобой с оркестром. Все головы почему-то были повернуты к боковой ложе.

И тут Кондрат увидел, как, движимая какой-то притягательной магией, вся тысячная масса стала медленно надвигаться на сталинскую ложу.

Первыми потянулись дети. Свободного места на авансцене оставалось все меньше — и маленький пионер, оступившись, вскинул руки и рухнул в оркестровую яму. Там затрещали сломанные пюпитры.

Женщина-хористка, упав на колени, простерла руки к вождю, выкрикивая что-то истерически.

Толпа, беснуясь, выдавила еще одного: в оркестровую яму упал с воплем танцор — глухо и коротко ухнула литавра.

А масса неумолимо смещалась влево, надвигалась на ложу. Стали неволь­но сходить со станков хористы и подпирать сзади толпу.

Грохотал оркестр.

Соколовская, путая слова, продолжала петь; раскинув руки, жалкой попыткой пыталась сдержать психозный порыв толпы, но и ее несло: неот­вратимо напирали сзади.

Все свершалось стремительно. Кондрат с ужасом ожидал развязки: люди вот-вот посыпятся в оркестр, а масса перехлестнет барьер ложи. И тогда.

Но раздался гортанный командирский выкрик.

Ружевич пружинно вскочил. Кондрат невольно отпрянул.

Открылся контингент зрителей партера: планомерно, продуманно рас­саженные — ближе к сцене по четыре в каждом ряду, а дальше пореже, — вскочили крепыши в штатском. И они, и Ружевич, оттаптывая ступни сидя­щим в ряду, ринулись к проходам, пробираясь, шипели, бросали коротко зрителям:

— Сидеть. Сидеть.

Выбравшись, они бежали по проходам к сцене, выстроились спинами к барьеру оркестровой ямы, вперились в сидящих. Через одного правые руки держали в карманах.

Торжественная кода песни. Дирижер снял звучание.

Зависла зловещая тишина.

Вождь, выждав и сдержанно насладившись порывом толпы, неторопливо поднялся — Кондрат это понял по колыханию портьеры. Сталин поднял пра­вую руку, развернул ладонь к подступавшим.

Лавина дрогнула, замерла.

Именно от декад 30—40-х годов продолжилась традиция так называ­емых «правительственных» концертов с их помпезностью, политизированной скукой.

Но как не признать, что лишь благодаря декаде в Минске достроили Оперный театр, улучшили материальное положение артистов, родились новые произведения, спектакли обрели новое оформление и сценические костюмы, дали коллективам возможность выступить на самых престижных сценах Москвы, вообще почувствовать свою значимость.

На выходе из театра в толпе зрителей Кондрат заметил Купалу, стал про­биваться к нему — так хотелось пообщаться с дядькой Янкой! Но поэта-орденоносца все десять дней возили сопровождающие по творческим встречам с непременными застольями, и в гостиницу возвращался он поздно.

Через два года, накануне своего 60-летия, в этой же гостинице «Москва» улетит Купала в межлестничное пространство. У низких перил шестого этажа стоял еще белорусский гений, а две секунды спустя на мраморном полу вестибюля уже простерлось всего лишь тело. И ляжет Купала в родную землю нескоро: ее в 42-м еще топчут немецкие оккупанты.

К Купале, видел Кондрат, притерлись Мовчар и Горский, — и ему рас­хотелось быть там четвертым.

Когда переходил скверик на площади Свердлова, непонятным образом — профессиональным чутьем, никак иначе, — лейтенант отыскал Кондрата в толпе выходящих с концерта.