В. Орлов - Он смеялся последним

Коля — Николай Самошников, ударник знаменитого джаз-оркестра. После блестяще сыгранного комедийного эпизода в «Веселых ребятах» стал любимцем разгульных компаний. Вытекавшие отсюда последствия вынудили Утесова уволить виртуоза. Через несколько лет они случайно встретились. Утесов попытался упрекнуть, уговорить спивающегося Колю. Но тот отрезал: «И так, Леонид Осипович, можно жить». — И отошел, пошатываясь.

Кондрат пытался доступно пересказывать Ирэне содержание своей пьесы, то и дело натыкаясь на драматургические ситуации и выражения, которые никак не могли быть понятны человеку из буржуазного общества,— и это его сбивало. Но она слушала, не перебивая, искренне стараясь вникнуть в суть. И вот что предложила:

— И пусть бы в финале пьесы дырэктора повысили бы еще, нет?

Драматург вздохнул, глянул на собеседницу восхищенно:

— Я так и написал. Но. не разрешили.

— Как?! Автор же — вы! Кто посмел? — искренне недоумевала она.

— Видите ли, пани Ирэна, — начал выкручиваться Кондрат.

Но тут, как-то отыскав их в толпе, подлетел Ружевич с двумя эскимо на палочках. Поняв, что их трое, торопливо надкусил свой батончик, второе эскимо протянул подопечному. Кондрат взял — и предложил мороженое спутнице. Она приняла, благодарно помигала ресницами и по-детски стала лизать эскимо.

— Продолжайте, Кондрат, рассказывать. Так интересно!

Но — звонок. Ирэна сунула свой пропуск Ружевичу, а сама бесцеремон­но, не отпуская Кондратовой руки, уселась с ним рядом.

Второе отделение началось игрой оркестра в полутьме, с нарастающей громкостью и учащенным ритмом.

— Сейчас увидите, как выйдет Рознер, — шептала женщина Кондрату. — А потом мой Лео опять будет петь. Ну, хлопайте же, хлопайте в ритм!

Ирэн и Лео Марковичи осели в Москве. Он до пенсии играл в оркестрах Рознера. Она, владевшая языками, до пенсии работала в магазине иностран­ной литературы «Дружба» — на улице Горького, рядом с Моссоветом. До глу­бокой старости пани Ирэна делала макияж, оставалась элегантной; хранила рассохшуюся гитару покойного мужа. Она ездила в Париж к родственникам. Проездом в Берлине встречалась с Рознером, была последней, кто из старых друзей и соратников видел его.

В полутьме оркестр, разделенный надвое пандусом, развернулся к его вер­шине. Там на последнем аккорде — оглушительном «фермато» — в небольшом световом пятне из разреза занавеса показалась рука с золотой трубой.

Зал уже, что называется, вибрировал.

Рознер в ритме музыки легкой походкой спускался к сцене. Проходя мимо группы труб, взял инструмент у музыканта. На сцене, встав перед оркестром, заиграл на двух трубах знакомый по заграничным грампластин­кам «Сан Луи-блюз».

Не десять дней, а месяц — месяц! — срывая все планы гастролей в «Эрмитаже», играл в Летнем театре джаз Рознера. Играл бы там до зимы — на аншлагах.

Это был пик триумфа оркестра. Далее — грустнее: война, поездки в ваго­не по фронтам и по стране, развал оркестра из-за бегства музыкантов-поляков в армию генерала Андерса, игра остатков джаза перед киносеансами, через год после окончания войны неразумная попытка Рознера тайно сбежать с семьей в Польшу, суд — и восемь лет ГУЛАГа. После освобождения у Розне­ра новые оркестры — с середины 50-х до начала 70-х. Но менялись симпатии публики, музыкант старел, меркла былая слава. Он эмигрировал в Берлин и очень скоро угас там в бедности и безвестности. В день смерти пришло сообщение о выделении ему пособия как жертве фашизма...

Ружевич начал разборки, когда с Кондратом еще только шли к городскому автобусу:

— О чем в антракте с этой пшечкой шушукались?

— О ее муже Лео — о чем же еще!.. И, конечно, о радости жизни в СССР.

Чекист заглянул в лицо спутника с недоверием.

— Вы, конечно, пригласили ее на свой спектакль?

— Они же пригласили меня на свой концерт. Ответная любезность.

— Но у них — просто музыка, а у вас — сатира! Понимаете? Са-ти-ра. Причем острая! Ведь так?

— Осмеивая нравы, сатирик не может писать иначе как негодуя.

— Ну вот — тем более! Зачем человеку из буржуазного общества видеть наши недостатки?

— Но они, эти недостатки, как вы их называете, уже и ее: все музыкан­ты — граждане СССР! Имеют право знать.

Ружевич насупился.

— И где гастролирует ваш театр?

— В филиале МХАТа.

— Когда вы намерены посетить с ней свой спектакль?

— А вот еще мы не решили.

— Пойдем втроем, — настаивал чекист.

— И вот что, мой обязательный друг, — осмелел Кондрат. — Мало ли как сложится в дальнейшем ситуация. Отдайте мои талоны на питание.