В. Орлов - Он смеялся последним

— Белорусскую делегацию курируют особенно опытные оперативники: эти присоединенные западные белорусы, граница с враждебной Польшей, родственники там.

— Нас приехало тысяча двести сорок два человека — москвичи не справ­ляются, коллеги просили кое-что уточнить. Вот: фамилия гармониста этого сельского хора Крамник — вам не знакома, ни о чем не говорит?

— Говорит: его предки — торговцы.

— Откуда известно?

— Из фамилии. Крама — это в переводе: лавка, магазин.

— Что за слово — татарское, что ли?

— Зачем же, наше: общий корень. Вспомните русское «закрома». Давайте перекусим. Вот, домашнее.

— У меня талоны на наше с вами питание. Спустимся в ресторан. Помо­гите мне галстук завязать — нас не учили.

Когда они запирали свою дверь, услышали, как в каком-то из соседних номеров распевалась женщина.

Аккомпаниатор мягко опустил крышку клавиатуры, попросил:

— Людмила, у меня уже нет сил. И я хочу есть.

— Я так вам благодарна, Семен! Вы так скрупулезно занимаетесь мной.

— Не вами — вашей партией, — смущенно уточнил пианист.

— Вы вправе просить меня о чем угодно! Ну?.. После декады будут награждать, звания давать.

— Обеспечьте мне присутствие. достаньте пропуск на заключительный банкет.

— А всего-то?.. Пойдем вместе.

— Спасибо. А сейчас я хотел бы.

— Давайте это место еще раз пройдем, — настаивала певица, облокоти­лась на рояль и пропела несколько нот.

— Если вы имеете в виду это место. — аккомпаниатор легко наиграл фразу, — то его не «проходить» нужно, а топтаться, отделывать, оттачивать, но это — время!.. А я не прочь.

— Семен, я прошу, — певица почти нависла над аккомпаниатором. Грудь ее часто вздымалась, глаза были полуприкрыты, сочные губы на красивом лице медленно и неотвратимо тянулись к мужчине.

— Тут еще много работы! — Он тщетно попытался отодвинуться, про­бормотал опасный аргумент: — И ваше, Людмила, верхнее «ля» — это фор­менные роды.

Но она, казалось, не слышала: веки сомкнулись, она мягко опустилась на колени сидящего музыканта, обдав его душным ароматом духов.

— Ой, Сеня. Я теряю сознание. Сеня, уложите меня на диван.

Они обнялись, он с трудом приволок крупное горячее тело женщины на кушетку. Она не разжимала объятий.

— Помоги, Сеня. расстегни.

Он как-то выскользнул из-под ее руки, бросился к телефону:

— Вам плохо? Я сейчас вызову «скорую помощь»!

Семен Львович Толкачев — терпеливый тактичный пианист-репетитор, с неиссякаемым чувством юмора, до седин проработавший в Оперном театре, удостоенный звания заслуженного артиста БССР. После ухода в безвозврат­ность его место концертмейстера Оперного заняла дочь.

Она вскочила, откинула с лица выбившуюся прядь, решительно зашагала к выходу, выдавив сквозь зубы:

— «Скорую помощь». — и захлопнула за собой дверь.

В коридоре она почти столкнулась с Кондратом и Ружевичем.

— С приездом, Людмила. Добрый день.

— Какой же он, к черту, «добрый»? — бесновалась певица. — Привет, Кондрат!.. Нет, он — чудак! Форменный чудак!

— Вы о ком?

— Семен Толкачев, мой аккомпаниатор! Ну, не чудак ли!

— Не спорю, вам видней. Вот, познакомьтесь. — начал Кондрат.

— Кто же не знает нашу оперную диву: Людмилу Соколовскую! — рас­плылся в улыбке Ружевич. — Какая удача! Обедаем вместе?

Она оглядела чекиста, заученным жестом поправила прическу, улыбну­лась, взяла обоих мужчин под руки и решила:

— Пора.

За ними спешил Толкачев, взывал:

— Людмила Эдуардовна, обождите: талоны на питание ведь у меня!

В зал пропускали по предъявлению талонов на питание только участни­ков декады.

Официанты ресторана были подобраны некоего единого вида: крепкие, подвижные, с одинаковыми проборами в коротко стриженых волосах, с чуб­чиками. Один из них, едва Кондрат и Ружевич вошли в зал, учтиво провел их к столику с нетронутой сервировкой на двоих.

Соседями оказались красивый плотный мужчина в очках с толстыми стеклами и девушка в сарафанчике, с бантами, делающими ее похожей на гимназистку. На новых соседей по столу мужчина взглянул без любопытства, коротко кивнул, а она, тряхнув косичками, пискнула:

— Чень добры. — Акцент сразу выдал в ней польку.

У стула мужчины стоял футляр с гитарой. Он ласково гладил руку спут­ницы, у обоих на левых руках поблескивали обручальные кольца; переговари­вались они на французском. Что уловил Кондрат: она мужа ласково называла «Лео», а он ее, воркуя, — «Ирэн». Время от времени они весело переговари­вались с сидящими за соседним столиком, но — на польском. Отвечали им также по-польски.