Коллектив Мохова - Интернет и идеологические движения в России

Трудно понять механизм постоянного возврата к имперскому прошлому, не обратившись к сравнениям с другими странами. Сравнительная перспектива позволяет увидеть, что явление постимперских трансформаций, сопровождающихся ростом ностальгических настроений по утраченному государственно-имперскому величию, исторически неуникально. Напротив, этот феномен едва ли зависит от культурных и географических особенностей: постимперские общества и по сей день многочисленны, особенно если учесть, что самые крупные колониальные империи перестали существовать только в середине прошлого столетия. Распад Советской империи, как и крах всех иных империй, сопровождался чередой кризисных явлений566. Однако России среди иных посткоммунистических обществ пришлось сложнее остальных.

Прежде всего, Россия на протяжении столетий была континентальной, или территориально интегрированной, империей. Коллапс таких образований оказывается наиболее болезненным. Колониальные (заморские) империи — другое дело. В эпоху Модерна они существовали как бы на двух скоростях: метрополии шли по пути строительства национального порядка, оставляя имперскую структуру в качестве рамки, «надстройки», которая обеспечивала геополитическое и геоэкономическое могущество европейских наций. Нация для себя, империя для колоний — вот формула, которая описывает державы-метрополии европейского типа в их зрелом виде в XIX — первой половине XX века. К воспроизводству этой же модели стремились милитаристская Япония, фашистская Италия, кайзеровская и затем нацистская Германия. Со значительными оговорками США после Второй мировой войны можно считать такого рода нацией, осуществляющей империалистическую внешнюю политику, однако без претензий на территориальную экспансию: территория сама по себе утратила ценность в мире наций. Так или иначе, для России эта формула совершенно чужда. Россия никогда в своей истории не знала ничего похожего на национальный тип социально-политической организации. Рухнувшее имперско-советское пространство оставило страну неподготовленной к глубоким трансформациям переходного периода, что породило проблему разделенности русского народа политическими границами (около 20 миллионов русских оказались за пределами Российской Федерации), тогда как именно русские были инициаторами строительства империи и главной опорой имперского порядка. Именно в этом, имперском смысле слова русские являлись государствообразующим народом567. И в воображаемом сегодня «Русском мире», границы которого российские власти примеряют к расширенному, «родовому», «имперскому телу» Российской империи / СССР, главным действующим лицом провозглашаются русские — народ-правитель и народ-жертва своего имперского величия568.

В результате распада СССР Россия унаследовала территорию «сердцевины» империи. В этом состоит еще одно важное отличие российского общества не только от постсоветских стран, но и от бывших колоний европейских держав в Америке, Азии и Африке. То обстоятельство, что российское имперское пространство не знало четких различий между метрополией и периферией, границы между которыми постоянно передвигались в процессе внутренней колонизации, способствовало созданию дополнительных трудностей на пути nation-building в постсоветской России. Воспроизводить «имперский синдром» значительно легче, когда страна «похожа на окровавленный торс империи — то, что осталось, когда от нее отделились другие [советские] республики»569. Иные посткоммунистические общества пусть часто и с великим трудом, но все-таки сумели встать на извилистый путь национального строительства570. Важным фактором на этом пути оказалась готовность элит и общества к выбору ценностной системы, позволяющей легитимировать новые институциональные системы. Возможность апеллировать к досоветскому прошлому блокировала воскрешение «призраков» имперско-советского прошлого; невозможность (или нежелание элит) найти антисоветскую ценностную платформу способствовало такому воскрешению571. В этом смысле легче всего пришлось странам Центральной и Восточной Европы. Там консолидация населения и превращение его в демос облегчались наличием демократических традиций и докоммунистической исторической памяти. Решающую роль, безусловно, сыграл и политический фактор — идея возвращения в лоно западной цивилизации, из которой они прежде «выпали» не по своей воле. Наконец, успех постсоциалистических трансформаций на пути к стабильной демократии в этой группе стран был достигнут благодаря реально существовавшему противостоянию гражданского общества и политического режима, навязанного извне: если «Россия воспринимала себя как центр империи», то, например, «Польша себя — как оккупированную страну»572. В отличие от Польши, Чехословакии, Венгрии, стран Балтии и даже Грузии, Молдовы и Украины (которым приходится имитировать модели восточноевропейских стран) Россия после 1991 г. оказалась один на один со своим имперским прошлым. Перед ней встала сложнейшая задача изживания имперского порядка из самой себя.