Анатолий Малкин: А потом пошел снег… (сборник)

Их вещи-кофры с камерами, штативами, осветительной аппаратурой, чемоданы и сумки побросали в сетку-мешок из толстенных, соединенных между собой узлами веревок. Туда, почти силком, покрикивая, затолкали и их, четверых мужиков и двух женщин – редакторшу Соню, худенькую москвичку, в профиль очень похожую на Мирей Матье в молодости, и толстую звукооператоршу Женю, которая ревела белугой от страха и потом по пьяни призналась, что описалась в воздухе. Велели прижаться к сетке спиной и хорошенько держаться за веревки, кран дернул наверх так резко, что смял их в кучу в сетке, и он вдруг обнаружил себя прижатым всем телом к Соне, которая не выпускала веревок из рук, смотрела ему в глаза серьезно и спокойно.

Сетку шмякнули на палубу, потому что именно в этот момент судно провалилось на волне, и потом они, сбитые в кучку, остались одни на палубе, под ослепительным белым светом прожекторов. Стояли, поеживаясь под пронизывающим холодным ветром, летевшим откуда-то с кормы, смотрели на исчезающую в темноте полярной ночи маленькую точку катера, проваливавшегося в волны, до желтого огня на мачте, и слушали резкие металлические крики чаек, белыми клинками крыльев расчерчивающих иссиня-черную темноту туч на небе, подсвеченных лучами поднимающегося из воды солнца.

Разом погасли погрузочные огни на палубе, и стало темно и неуютно, открылась дверь в надстройке, и из освещенного проема кто-то крикнул им что-то вроде, ну, сколько можно ждать, или чего застыли, идите сюда, или, может быть, еще более грубое, не важно – они теперь знали, что их ждут. Дальше был длинный путь по пустому ночному коридору, освещенному желтым безжизненным светом. Коридор странно закруглялся вдоль стены с поручнем, за который приходилось все время держаться, потому что шторм набирал силу, а атомоход двинулся куда-то в ночь, тяжело переваливаясь с волны на волну.

Их привели в тесную комнатку в самом носу ледокола с тройным рядом коек, закрепленных по стенам друг над другом, и, странно посмеиваясь, оставили располагаться. Свою койку он выбрал на третьем ярусе и, ловко цепляясь за поручни, привычно взлетел наверх, отметив, как так же ловко забралась на третий ярус и Соня.

Все заснули мгновенно, умотанные переходом на плавбазе и полетом над волнами, а он все разглядывал окрашенный желтой масляной краской потолок, освещенный тусклым светом дежурной лампы, прикидывая, с чего начать завтра. А потом повернулся на бок и посмотрел на Соню. Она тоже не спала, лежала, подложив руки под голову, и он с удовлетворением отметил, что грудь ее под тонким шерстяным свитером была именно такой, какая нравилась ему. Она спокойно повернула голову в его сторону, и они смотрели друг на друга еще несколько минут, улыбаясь, и одновременно, видимо, провалились в сон, потому что больше он ничего не помнил вплоть до чудовищного удара в борт и стона металла переборок.

Грохот заполнял все пространство каюты, закладывал уши, удары сыпались равномерно, в коротких паузах между ними что-то пыталось вгрызться в глухую стену без иллюминаторов. Все поняли, что атомоход ломает тяжелый лед, и, не желая оставаться в консервной банке под риском потери слуха, невыспавшиеся и злые высыпали в коридор.

На табличке на двери значилось, что их поселили в каюту для младших посудомоев в носовой скуле атомохода, и было понятно, что их решили поучить со всей непосредственностью корабельных манер и сбить спесь со столичных штучек, заодно и показать их место в корабельной иерархии.

Он к этому времени прошел все северные моря, с мариманскими повадками был знаком, поэтому быстро усмирил группу, рвавшуюся на разборки к начальству, и заставил облазать весь корабль, все закоулки и щели, за исключением режимной зоны реактора, снимая жанровые сценки. Словом, несколько дней пахали как проклятые, к посудомоям появлялись смертельно уставшими, поэтому спали как убитые, наплевав на то, что нос ледокола безостановочно атаковал лед, налетая на него с разбега и продавливая гигантской тушей холодного металла.

Рассмотрев их как следует, а главное – познакомившись с женской частью группы и особенно после интервью Сони с капитаном, который в парадном кителе с вензелями и в фуражке с крабом расположился на ходовом мостике на фоне штурвалов и просторов Карского моря, их прикрепили к офицерской кают-компании, а Соне и ему определили столоваться за капитанским столом и переселили в надстройку, где было сравнительно тихо. Дамам же презентовали каюту ушедшего в отпуск замполита, которая была недалеко от капитанской, что он отметил с неожиданной для себя ревностью.