Анатолий Малкин: А потом пошел снег… (сборник)

Потом объявили танцы под настоящий ВИА с судоремонтного завода. У сообщившей это грудастой секретарши глаза чуть не вылезли из орбит от восторга, и все выстроились в очередь к утюгам, чтобы навести марафет выходным брюкам и рубахам, потерявшим товарный вид в чемоданах.

Ансамбль вначале пел, что в сторонке стояли девчонки, теребя платочки, а парни, гордостью полны, были придирчивы ужасно, и на промытом дождем асфальте танцплощадки было совсем пусто, пока кудлатый, как Ринго Стар, ударник не заколотил по медной тарелке и барабану, а двое других, прижавшихся друг к другу щеками у квадратного огромного микрофона, не заныли гнусавыми голосами, умеренно фальшивя, на похожем на английский языке «Yesterday», и тогда каждому, кто не думал о себе много и не боялся, нашлась своя пара.

Гелий с Ольгой танцевали просто – он положил ей руки на талию, она ему на плечи, и так они медленно кружились, глядя в глаза друг другу, долго не решаясь сблизиться, а потом, когда все вокруг начали показывать, как они умеют танцевать новомодный твист, они исчезли.

Растворившись в своем желании, они стали невидимыми для других – ну, во всяком случае, никто не оборачивался в их сторону, когда они уходили, никто не усмехался понимающе, не шептал на ухо, не пожимал плечами, не краснел негодующе и не кусал себе губы от обиды – нет, все как отплясывали рок вокруг часов, так и продолжали прыгать, неразборчиво произнося трудные еще с времен школы уантусриэндфоривеклок.

Он знал, как вырваться за высокий бетонный забор, который окружал турбазу так, как окружают тюрьму или секретную военную часть, правда, без колючей проволоки по верху – потому что помнил о старой дыре, проломленной в бетоне воспаленными грешниками.

За забором было темно. Он властно взял ее за руку и повел на берег моря. Она шла рядом, ничего не спрашивая и ничего не боясь. Ее покорность – чего было в ней больше – интереса, любопытства, влечения или безразличия – он не знал. Может, она не боялась слухов или ей было на них наплевать, у нее разладилось там, дома, в Химках, или так она пыталась возвратить свежесть ощущений, она была легкомысленной, или эротоманкой, или боялась возразить и покорялась судьбе – он тоже не знал. Но о любви, страсти, желании, привязанности, неожиданно возникшем чувстве он точно не думал, потому что не верил в такие быстрые перемены в судьбе и из своего опыта знал, что женщины не способны на поступки без расчета.

Если честно, он думал, что женщины – не совсем люди в каком-то определенном смысле, ну, во всяком случае, душа обнаруживалась у редкой. Ольга ему очень нравилась – в ней было нечто притягивающее, может быть, это было ее спокойствие, несуетность, какая-то тишина в походке, жестах и взгляде, то, что отличало ее от других и не давало возможности не думать о ней.

Зверю внутри его она нравилась из-за другого – он вожделел ее длинные, совершенной формы, ноги с узкими щиколотками, которые наверху были редкой красоты, такой, как у серны, или жирафки, или верблюдицы – немногие женщины принимали это сравнение, но умным оно нравилось. Зверь втянул в себя ее запах, скользнул взглядом по высокой груди, не стиснутой сегодня перевязью, и, возбужденно ощущая, что так она сделала специально, воспринимал это как зов и как вызов тоже.

Она, видимо, чувствовала его внутренний раздрай и тревожно ждала первой минуты – то, что ее тело его желало, было для нее несомненно, но она хотела, чтобы все случилось как-то по-другому, не так, как она знала.

Они спустились по крутой каменистой тропинке поближе к морю. Он нашел небольшое плоское местечко за большим камнем, и они там расположились.

В теплой глубокой темноте на берегу пускали искры к небу несколько костерков, которые светились так же ярко, как и россыпь звезд на небе. Внизу весело кричали, плавая наперегонки по лунным дорожкам, голубыми бликами оттенявшими темно-синюю воду. И он замер, он не знал, как быть дальше, – все выходило так просто, так обыкновенно, что он начал что-то болтать, шутить, рассказывать разные смешные истории. Она, прислонившись к теплому камню, улыбалась, слушая его, а потом прикрыла ему рот прохладной ладошкой, провела ею по щеке, медленно расстегнула пуговицы на рубашке, не отрываясь своими глазами от его глаз, провела рукой по груди, а потом склонилась и мягкими губами нашла сосок на его груди и, слегка покусывая, начала его целовать. И это было так необычно, так невероятно остро и так трогательно, что он потерял осторожность. И она тоже.