Дмитрий Володихин: Требуется осечка...

Андрей Столяров в рассказе “Мы, народ” принципиально иначе транслирует китайскую тему. Он настолько жестко ставит вопросы о засе­лении заброшенных русских земель китайскими переселенцами и о выдавливании православия импортным конфессиональным элементом, что из статуса текста-предупреждения рассказ отдрейфовывает к статусу текста-констатации. Ду­мается, поторопился человек.

До главенства православия наши фантасты додумались далеко не сразу. Ислам и конфуциан­ство как возможные варианты российской кон­фессиональной основы, стрежня, сверхценности были названы раньше православия. Однако в по­следние 4-5 лет “православная версия” стала пре­обладающей, и ее поддержали множество авторов [13], рассматривающих конфессиональные проблемы.

Открывая последнюю книгу тетралогии Рома­на Злотникова о космическом будущем землян [14], “Бешеный медведь”, видишь церковь, выстроен­ную по соседству с космодромом, верующего гу­бернатора и верующего банкира... Православие представлено у Злотникова как самоочевидная ценность. Совершенно так же общество прониза­но христианством у Натальи Иртениной в романе “Белый крест”. Церковь в обоих случаях (да и во многих других) не играет какой-либо особой, от­личной от современной, роли в социальном раз­делении функций. До православной теократии никто пока не додумался, хотя некоторые ее эле­менты есть у той же Иртениной.

Фантасты, представляющие православие пер­востепенно важным фактором будущего устрой­ства социума, придают ему одно существенное от­личие от современного статуса: это конфессия большинства, и ее влияние на все неоспоримо, прежде всего - по той причине, что само общест­во православно. Значительно реже сталкиваешь­ся с вариантом, при котором значимым является законодательно закрепленное первенство право­славия. В ряде случаев видно прямое воздействие Церкви на государственные дела или же влияние косвенное - через соблюдение нравственных норм, установленных христианской этикой. Во всех случаях наличие агностицизма, иноверия или инославия рядом с православием допускает­ся, хотя в наиболее радикальных вариантах вид­но: это временно терпимое состояние дел, и “внут­реннее миссионерство” должно его понемногу

выправлять. В принципе, никто не ведет разговор о расколе между Церковью и государством; но на­личие конфликтов возможно. Более того, норма “Основ социальной концепции РПЦ”, допускаю­щая в некоторых ситуациях гражданское непови­новение верующих, нашла сторонников и среди писателей-фантастов: если правитель футурсоциума, кто-то из чиновников, силовиков и т. п. по­ступает безбожно, Церковь в лице верховного ар­хиерея или даже простой христианин должны и смеют поправить зарвавшегося.

ЧТО ОТТОРГАЕТСЯ

Некоторые выводы можно сделать на основе от­сутствия определенных черт политического строя в фантастических текстах.

В минусе: демократия, парламентаризм...

Так вот, наши фантасты не могут представить се­бе демократическую парламентскую республику и систему необходимых для этого выборов как не­что, присущее будущему, - причем не видят тако­го сценария не только в России, но и в мире. В от­дельных случаях [15] по некоторым деталям видно: вроде бы государственное устройство единой Земли (вариант - России) тяготеет к чему-то рас­плывчато демократическому (и у того же Нико­лаева это вызывает явственное раздражение: хаос, бесхребетность правительства и неадекватная си­ла внеправительственных структур). Но все то,что относится к сфере существования политиче­ских партий, выборного процесса, функциони­рования парламента, находится на далекой пери­ферии, более того, до настоящего времени ни ра­зу не было представлено в нашей фантастике как действующая система. Михаил Тырин и Лев Вер­шинин, написав несколькими мазками демокра­тическую будущность, немедленно разносят ее в пух и прах. У Вершинина если что-то и действу­ет в таком государстве, то исключительно сило­вые структуры. У Тырина сама атмосфера подоб­ного политического устройства пронизана без­нравственностью, надо всем нависает давящая мощь системы, ощущение “офисной регламента­ции”, характерной для крупных фирм, банков и т. п. Впрочем, если бы критика системы предва­рялась презентацией системы, еще можно было бы сказать: наша фантастика видит, как это мо­жет быть, но отрицает перспективность подоб­ного варианта. Но нет, в фантастических текстах происходит разнос ряда характерных черт госу­дарственной демократической практики, узнан­ных Россией в годы “рыночных реформ”. Пери­од примерно с конца 80-х до середины 90-х роди­мыми пятнами разбросан по наиболее критиче­ским и негативным зарисовкам будущего; некоторые лица и реалии - узнаваемы, намеки абсолютно прозрачны. Никакой системы никто не хочет строить даже в воображении. Похоже, пар­ламентская демократия отвергается на уровне ин­стинкта: нет не только стремления утвердить де­мократическое общество и уверовать в благие це­ли демократии - но даже желания узнать, что это такое. Похоже, терапия начала 90-х оказалась “шоковой” не только для экономики, но и для об­щественного сознания. А на негативный опыт то­го времени наложился опыт более свежий: карти­ны работы в крупных корпорациях также видны в текстах наших фантастов, и работают они глав­ным образом в роли компромата на либерализм.