Слепые души - Алана Инош

– Я с тобой, моя маленькая девочка.

Я роняю слёзы, уткнувшись в её плечо.

– Аля, если бы ты знала, как я по ней скучаю…

Она вздыхает, тихонько поцеловав меня в макушку.

– Конечно, я не могу заменить тебе её… Но ты можешь во всём на меня полагаться. Я всё для тебя сделаю… Жизнь отдам за тебя. Я и живу, и дышу только тобой, только для тебя.

Прижавшись к ней всем телом и обняв её под одеялом, я шепчу:

– Аля, я очень, очень тебя люблю. Ты чудо.

Она целует меня в нос.

– Это ты моё чудо.

Я не сразу могу заснуть опять. Лёжа в объятиях Альбины, я плаваю на поверхности сна, не погружаясь в него с головой, время от времени просыпаясь и осознавая реальность. Где-то далеко, на горизонте моего сознания, в дымке полусна, маячит утреннее безумие, щекоча своим острием мои вены, но тёплая рука Альбины отводит от меня лезвие смерти. И вот, я всё ещё дышу, моё сердце всё ещё бьётся рядом с её сердцем.

Не всегда сомкнутые глаза означают сон, а открытые – бодрствование. На мою грудь что-то давит, и одновременно я чувствую на своём лице горячее, иссушающее дыхание какой-то адской сущности. Она играет со мной в странную игру: то набрасывает на меня сеть забытья, затягивая меня ею в жуткую пропасть с холодным дном, то вдруг позволяет выкарабкаться на край яви и даёт вздохнуть. А потом опять давит, шепчет и шуршит, шелестит в ушах, расстилает перед глазами колеблющееся марево искажённой реальности, и я проваливаюсь в страшную бесчувственность, повисаю между сном и явью, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Титаническим усилием я всё-таки стряхиваю с себя кошмар и поворачиваюсь лицом к Альбине: звук её сонного дыхания успокаивает меня.

Но через пару минут наваждение возвращается. Я изо всех сил всматривалась в лицо Альбины, которое для меня как спасательный круг. Я верю: уж оно-то прогонит всю эту ерунду. Я боюсь закрыть глаза, чтобы не сорваться в кошмар, но на какую-то долю секунды мои веки всё-таки смыкаются. Когда я их снова открываю, вместо Альбины на постели возле меня сидит чёрное существо с горящими, как два тлеющих уголька, глазами.

– Ну, как ваша спина, Настенька? – шипит оно. – Уже лучше? Я думаю, следует повторить сеанс.

Мне хочется крикнуть ему: сгинь, нечистый! – но губы не могут шевельнуться. Я зажмуриваюсь. «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его», – как учила меня бабушка. Слышится жуткий звук, как от хлопанья крыльев большой птицы. «Ага, испугался!» – радуюсь я и вдруг чувствую, как в моей груди зарождается тёплый свет – тихий, как утренняя заря над сонной водой. Невидимые крылья хлопают и бьются в панике, слышится мерзкий писк, как у разозлённой летучей мыши, но я инстинктивно понимаю: свет – моё оружие. Я вижу его даже с закрытыми глазами, он льётся из моей груди и очень не нравится моему призрачному визави. Не открывая глаз, я всей душой всаживаю в бьющееся надо мной существо слово за словом: «Изыди, враг рода человеческого!» Существо жалобно бьётся и верещит. За моими плечами тоже что-то сияет – что-то похожее на два ярких крыла, словно сотканные из света. «Вот тебе, получи!» Я наношу последний – «всуе трудишься во мне, падший. Ты, превознесённая гордыня, унижаешь себя, так усиленно борясь со мною слабой» – удар.

Мои открывшиеся глаза на миг видят нечто бестелесное и прозрачное, в последних конвульсиях бьющееся надо мной в воздухе. В напряжённо молчащем пространстве стихает тоскливый вопль, и всё прекращается. Мой лоб покрыт холодной испариной. Альбина спокойно спит рядом, её не мучат кошмары и не домогаются бесы. Усилием воли стряхнув с себя обрывки холодящей сердце жути, я сажусь в постели и стараюсь проснуться. Мне ещё щекочут спину чьи-то мёртвые пальцы, и я, кое-как в потёмках одевшись, бегу прочь от кошмара – на балкон.

Я не знаю точно, который час, но судя по тёмно-синему, ещё почти чёрному небу, сейчас раннее утро. Сначала мне кажется, что где-то пожар: деревья, фонари, соседние дома – всё окутано густой седой дымкой. Но в холодном предрассветном воздухе не пахнет ни дымом, ни гарью, а лишь сыростью: это туман. Да, в самом деле, ведь сейчас осень, а осенью туманы – обычное дело. Я стою на балконе, кутаясь в куртку, дрожу и дышу, и жаркое марево кошмара тает без следа в холодном пространстве. В тумане всё выглядит странно и причудливо, не так, как в обычных сумерках; свет фонарей матовый, тускловатый, и кажется, будто туман сам светится, и оттого чётче выступают окутанные им ветки деревьев, местами уже почти голые. Всё таинственное, неподвижное, словно околдованное, обычные предметы приобрели загадочный вид, их почти не узнать из-за размытости очертаний. Вот в воздухе висит светящийся прямоугольник окна, а самого дома не видно, и кажется, что окно существует само по себе, без дома. Где-то в самой густой мгле вспыхнули два огонька и поползли с глухим рокотом, щупая туман перед собой длинными размытыми лучами: машина. Чуть ближе – какой-то блик, но не разобрать, чему он принадлежит. Я стою, пока туман не начинает проникать мне под куртку холодными ловкими пальцами, вытесняя остатки тепла и сна.