Unknown - 96cd606079b246bf94a2f1c2d86447e4

«А ты… не в дозоре?» — невпопад пролепетала девушка.

«Я сегодня в ночь иду, — сухо напомнила женщина-кошка. — Не вставай, я тебе питьё сейчас дам».

С голосом Млады произошла разительная перемена: привычные ласковые нотки напрочь пропали из него, он стал бесцветным, чужим, неживым. Ждана вжалась в подушку: неужели Млада что-то поняла? Впрочем, удивительно, что она не поняла раньше…

«Я уже давно всё вижу, — ледяным кнутом стегнул девушку голос женщины-кошки. — Даже слепой увидел бы».

Ждана застыла ледышкой… Млада протягивала ей кружку с холодным отваром, но у неё не поднималась рука, чтобы взять.

«Выпей, выпей».

Ждана мотнула головой и спрятала лицо в подушку.

«Ну, как хочешь, — сухо ответила Млада, спускаясь. Кружка стукнула о стол. — Ты знаешь, что ты разговариваешь во сне, голубка?.. Мне известно, что с тобой творится. Всё ждала, когда ты наконец сама скажешь правду, только ты, видать, решила против судьбы идти — не по своей дорожке. Нет, милая, не выйдет оно так… — Вздох. — Если не любишь, не будет силы Лалады в наших детях».

Ждану сотрясали рыдания. Обломки жизни падали, больно ударяя, как кирпичи.

«Мла… Мла… да, — сквозь судорожные, болезненные всхлипы выговорила она. — Я могу быть тебе… хорошей… женой… Я буду…»

«Верю, — мягко перебил голос женщины-кошки. — Верю, что можешь. Только не мне. Коли возьму тебя в жёны, мне достанется всё, кроме самого главного — твоего сердца. А так быть не должно. Неправильно это. Да и ты страдать будешь».

Ждана ничего не могла выговорить в ответ, только рыдала. Будущего не было: оно лежало в руинах.

Свет снова заслонила фигура Млады с кружкой; приподняв девушке голову с подушки, она заставила её выпить несколько глотков вчерашнего отвара с мёдом. Сладковатая горечь смешивалась с солью слёз, зубы стучали о край кружки, и тяжёлая рука Млады погладила Ждану по голове.

«Ну, ну… тихо. В общем, вот что я тебе скажу: отправляйся-ка ты домой, к отцу с матерью. Освобождаю тебя от данного мне слова и долее здесь не задерживаю».

Ни слезинки не проронили её прохладно-светлые глаза, голос не дрогнул, лицо не покривилось… Хотя откуда Ждане знать — может, пока она ночами бормотала имя Лесияры, и лились из этих глаз слёзы, а к утру высыхали. Теперь Млада ей сказала только:

«Кольцо оставь себе: за это время сроднилось оно с тобой, стало лишь твоим и больше ни на ком не будет действовать».

Была осень… Хвойно-листопадный лес вдоль границы гор не мог подсказать Ждане, что делать: он был занят подбором красок для своего наряда, который собирался вскорости надеть. Рассеянно шелестя, он ронял листья, а ветер подхватывал их и кружил в хороводе, вплетая в косы Жданы первые серебряные ниточки — ещё совсем незаметные, но неумолимые отметины горя. Опадающие листья ласкались к её ногам, к подолу юбки, смола оставляла липкие, горько пахнущие следы на ладонях. Бродя среди сосен, Ждана гладила стволы, всматривалась в ненастное небо над их вершинами, вдыхала крепкую свежесть воздуха… Присев, любовалась потускневшими в этот хмурый день струями ручья, по которому плыли жёлтые лодочки листьев.

«Прощайте, Белые горы…»

Губы задрожали, на ресницах повисли слезинки. Шаг в колышущееся волнами пространство — и Ждана стояла на скале, окидывая сквозь печальный прищур ослепительные шапки на вершинах. Вот двуглавый Ирмаэль, вот рассечённый Сугум, вот грустная Нярина с раной в боку, плачущая целебными слезами. Неужели она больше никогда не увидит их? Неужели никогда не кинет взгляд на тёмно-зелёные кудри старых сосен и не замрёт от восторга в рассветной тишине, встречая солнце?

Ещё шаг — и её поступь гулко отдалась под сводами отцовского дворца. Скользя рукой по перилам, она с удивлением ощущала, каким чужим стал ей родительский дом. Каменный холод, великолепие внутренней отделки, огромные пространства присутственных палат, блестящая роскошь светлиц и спален — всё это померкло в её сердце, в котором поселилась гордая и суровая красота Белых гор. Остановившись, она ловила последние мгновения тишины перед тем, как её возвращение будет замечено многочисленной прислугой. Доложат родителям, и начнётся кошмар расспросов и объяснений… А ей хотелось навеки превратиться в молчаливый камень, стать горой, как Нярина, и застыть среди безмолвных седых великанов, чей вечный покой оглашали только птичьи голоса.

Её заметили домочадцы. Шёпот, охи, ахи… Началось. Ждана поморщилась и, не отвечая ни на чьи вопросы, прошла в свою комнату, в которой совсем ничего не поменялось за время её отсутствия: те же подушки, те же кружева на девичьей постели под расшитым золотыми звёздами навесом, украшенный янтарём столик для рукоделия, прялка, золочёное кресло у окна со скамеечкой для ног и медвежьей шкурой вместо ковра… Даже не верилось, что она когда-то жила во всей этой ненужной, тщеславной и пустой роскоши. Оказалось, без всего этого прекрасно можно обходиться — это Ждана поняла за время жизни в Белых горах. Она отвыкла от слуг, от показного блеска: домом и кормильцами ей стали горы, лес и озеро. С детства мать учила её, что роскошь — лишь шелуха, не стоящая привязанности, но только на собственном опыте Ждана смогла это прочувствовать и в этом убедиться. И вот теперь все богатства на свете она была готова променять на скромный домик в лесу — лишь бы рядом были любимые глаза.