Unknown - 96cd606079b246bf94a2f1c2d86447e4

Отец Жданы перечислял во всех подробностях, что он собирался дать за дочерью в качестве приданого, а Твердяна с задумчиво-непроницаемым видом ела, не перебивая его ни единым словом и время от времени подливая в его чарку мёда. Приданым больше интересовалась Крылинка — уточняла, какого цвета и качества ткани, сколько мотков шерсти, какого размера наволочки, какого веса перины и чем они набиты — пухом или пером, и так далее. Затрудняясь, за справкой отец обращался к матери, поскольку сбором приданого занималась она, а потому и знала лучше. Твердяну, казалось, гораздо больше занимали пироги с крольчатиной; Горана, снисходительно склонив ухо, слушала шёпот своей вечно удивляющейся супруги Рагны, а ясноликая Зорица хранила скромное молчание, но из-под опущенных ресниц в её глазах светилось первым проблеском рассвета любопытство.

Младу мало волновали имущественные вопросы, намного больше удовольствия она находила в нежном поглаживании руки Жданы под столом. Сама девушка тоже лишь вполуха слушала разговоры родителей, не вникая в нудное обсуждение количества подушек и простыней; с одной стороны, её сладко обжигали и будоражили тайные ласки под праздничной вышитой скатертью, а с другой — озадачивало непроницаемое безразличие родительницы Млады к свадебным вопросам. Значительно больше внимания Твердяна уделяла еде, обильно запивая её вишнёвым мёдом и следя за тем, чтобы ничья чарка не пустовала.

Великолепный вишняк пился легко и с наслаждением, и отец Жданы сам не заметил, как охмелел. Душа развернулась цветастым ковром, желая излиться, и Ярмола Гордятич, закрыв глаза, затянул былинную песню про травушку-муравушку, леса-реки, битву княжьего войска с тёмной силой с востока…

Где на сотни вёрст тишина стоит,

Где и вран крылом не промахивал,

Где раскинулись Топи Мёртвые,

Временам седым, незапамятным

Снится гром стальной — сеча страшная.

Пять народов в ней на мечах сошлись,

Тысяч ратников — до двухсот числом;

Гул и плач стоял: то сыра-земля

Содрогалася, кровью пьяная,

Болью сытая, в смерть одетая.

Светодар разжёг красно солнышко —

Раскалилась твердь, закипела кровь.

Бредом огненным, лихорадкою

Задышал небес купол треснувший —

Не одумалась рать несметная.

Ветроструй согнал тучи тёмные —

Распластал свои крылья прСливень.

Ржа доспехи ест, холод тело бьёт,

Прибыла вода — всем до пояса…

Рать сражается, не одумалась.

Льёт и льёт с небес влага хладная,

Остудить ли ей кровь горячую?

Погасить ли ей битву жаркую?

Прибыла вода — тонут воины…

Отступай же, князь! Уводи людей!

Протрубил отход поседевший князь:

Из пяти — один воле неба внял,

Из котла того рать спасал свою,

Уводил полки до земель родных,

Где стекали с гор реки светлые.

Кто уйти успел — тем урок был впрок.

Четверых владык поглотил потоп.

Разломила грудь Огунь-мать свою —

И сто тысяч душ приняла в себя…

Так настал конец битве древней той.

Не смогла впитать скорбь великую

Мать сыра-земля… Красну солнышку

Всех лучей своих не хватило бы,

Чтоб иссохла топь, смертью полная.

Там Марушин дух встал стеной густой…

В последней части песни, в которой упоминалась Маруша, в окна повеяло пробирающим до костей холодом, и пламя лампад на стенах затрепетало, две из них потухли. В дрожащем сумраке голос Ярмолы Гордятича затрясся, как пожухший осенний лист, и смолк. Его пепельные волосы шевельнулись и откинулись со лба, а глаза прищурились, словно в лицо ему кто-то резко дунул… Рагна, тихо ахнув, прижалась к Горане, а Ждана ощутила тёплую тяжесть руки Млады на своих плечах. Крылинка спрятала лицо в ладонях, а Зорица стала белее бересты, застыв свечкой.

«Не к добру ты спел эту песню, сват, — мрачно проговорила Твердяна. И добавила мягче, окидывая взглядом оробевших женщин: — Не бойтесь, родные, это не хмарь, а просто ветер. Сюда хмарь не проникнет».

В холодной синеве её глаз вспыхнуло жутковатое белое пламя — словно звёздочки взорвались, и в тот же миг погасшие лампадки снова загорелись сами собой. Стало светло, леденящий сквозняк замер, а Ждана, обмякнув, на всякий случай пощупала бархатную подушечку под собой: вроде, сухая… Странно, а ей показалось, что она сидела на чём-то мокром и неприятно холодном. По коже вновь струилось благодатное тепло, и стены дома казались надёжной защитой от какой угодно нечисти.

«Простите меня… — Ярмола Гордятич провёл ладонью по слегка побледневшему лицу и захватил бороду в кулак. — Сам не знаю, кто меня попутал… Каюсь… Прощения прошу».