Unknown - 96cd606079b246bf94a2f1c2d86447e4

— И Млада тут, — опять ответила на её мысли Твердяна. — Отлежаться ей надо: хмари наглоталась… Ждана с детками в зимовье пока остались: колец своих им ещё две седмицы дожидаться, не споро они куются — чай, не простое украшение. Матушки-то твоей колечко у Млады сохранилось — то, которым они с нею так и не повенчались когда-то, да только княгиня ей новое заказала — от себя. А Младу она щедро наградила. Столько золота отвесила, что свадьбу можно устроить — весь белогорский край обзавидуется.

Цветанкино имя осталось шрамом на сердце, а её удаляющаяся в туман тень вызывала в глазах солёное покалывание. По страшному пути уходила васильковоглазая и ветреная подруга — пути, ведущему в ночную Марушину юдоль. Не побежать следом, не вернуть, не взять за руку и не оградить от хмари — ничего не могла Дарёна сделать для неё.

— На Нярину не забывай ходить, — напомнила Твердяна. — Великая она утешительница, все печали-кручины наши берёт, души облегчает и от тоски спасает. Целебные её слёзы тебе и здоровье укрепят.

Дарёне и в ладонь Твердяны хорошо плакалось, ничуть не хуже Нярины родительница Млады отогревала её своим угрюмоватым, но надёжным и добрым теплом. Прильнув к её руке с дочерней привязанностью, девушка уплывала в горько-солоноватую, осеннюю даль дрёмы. Там она бродила, одинокая и озябшая, по туманным лесным тропам, окликая озорную светловолосую воровку, но ответом ей было молчание промозглого сумрака и тягуче-тоскливый вороний грай. Чем дольше она бродила, тем горше надрывалась душа, втайне мечтая о том, чтобы кто-то забрал её из этого обиталища скорби… И кое-кто нашёлся.

На зов пришла чёрная кошка. Мягко выпрыгнув из-за дерева, она сорвала широкой лапой осеннюю мглу, ткнулась носом Дарёне в живот и мурлыкнула. Девушка осела как подкошенная, повиснув на шее кошки и обняв её что было сил, и затряслась от рыданий.

«Муррр, муррр, счастье моё, — утешала её кошка. — Не плачь, я здесь, я с тобой… Муррр, горлинка…»

— Я уж не чаяла увидеть тебя живой, — всхлипнула Дарёна и проснулась.

Кошка не исчезла: она лежала рядом на постели, смежив глаза в искрящиеся синью щёлочки и свесив хвост с края. Дарёна узнала комнату в доме Твердяны: с потолка смотрели мозаичные ромашки на синем поле.

— Млада… Младушка, родная моя, — роняя радостные слезинки в чёрный мех, шептала Дарёна.

Та ласково потёрлась ухом о её щёку и положила голову на лапы — очень, очень усталая кошка.

— Твердяна сказала, ты наглоталась хмари… Тебе уже лучше? — спросила Дарёна, почёсывая загривок огромного зверя.

«Получше, лада моя, — прозвучал в голове ответ. — Не могу без тебя, вот и пришла, чтоб в глазки тебе заглянуть».

Под лопаткой кольнуло, и Дарёна, не сдержав короткого стона, вынуждена была лечь. Кошка настороженно приподняла голову.

«Болит?»

— Немножко, — прошептала девушка.

«Лесияра тебя в Лаладиной пещере лечила, — сказала Млада. — А потом ещё моя родительница помогла, вместе они тебя и вытащили. Рана уж на следующий день затянулась, но спала ты долго… Шрама не останется, но ныть временами, наверно, будет. С нашим оружием шутки плохи».

Улегшись в обнимку с кошкой, Дарёна промолвила задумчиво:

— Лаладина пещера, говоришь? Мне там прекрасная дева явилась, в венке и белой рубашке, босая… Поцеловала меня и сказала, что теперь всегда будет со мной. А потом ушла… до весны.

«Мрррр… — Млада пощекотала Дарёну усами. — Вот оно как вышло. Это Лалада тебя в свой круг приняла, обычно это на предсвадебном обряде делается… В пещере этой. Там даже зимой тепло и светло, дух Лалады там живёт круглый год. Это — место силы. Оно не единственное, есть ещё несколько. Зимой, когда наша богиня уходит, без них было бы трудно».

У кошки вырвался длинный, душевный зевок. Широко разинув розовую пасть и показав огромные, в палец длиной, клыки, она с клацаньем захлопнула её.

«Можно, я посплю тут с тобой, ладушка? Нездоровится мне ещё слегка, а когда ты со мной — мне легче…»

— Спи, родная. Я буду беречь твой сон…

Вороша пальцами чёрную шерсть, Дарёна млела в тепле огромного пушистого тела рядом с собой. Под лопаткой ещё покалывало, и с этим, похоже, предстояло жить. Если Нярина и осушит её слёзы, то эта боль останется навсегда — на память о Цветанке.

*

Радятко, растянувшись на можжевеловой подстилке, подставлял спину венику, которым его усердно нахлёстывал Мал. Уже помытый Яр сидел с матерью в предбаннике и пил отвар яснень-травы с мёдом, а старшие братья прогревали косточки поосновательнее. В густой завесе пара блестели их угловатые мальчишеские тела; окуная мочалку в бадейку с отваром мыльного корня и от старания высунув язык, Мал хорошенько растирал брата, а когда проходился по рукам, вдруг заметил: