Unknown - 96cd606079b246bf94a2f1c2d86447e4

Женщина-кошка не произносила вслух слов: «Будь моей женой», — но Дарёна читала этот вопрос всюду: и в затянутом тучами небе, и в туманном частоколе сосновых стволов… И не знала, что сказать. Ответ висел над пропастью и холодил спину: горькое «нет» предвещало падение на камни, а тёплое «да» призывало вложить ладонь в давно протянутую руку.

*

Дарёна не успела сказать ни «да», ни «нет»: в оконную раму сухо застучала крупа первого снега, а это, насколько она поняла, ознаменовывало уход Лалады в её невидимый чертог до весны. Зимой свадьбы не игрались.

На прощание княгиня Лесияра поцеловала девушку в глаза. «Скоро вернусь», — пообещала она, окутывая её теплом летнего вечера во взгляде. Одно её слово — и в душе Дарёны вспыхнул яркий цветок надежды: матушка и братья живы. Если княгиня верила в это, то и Дарёна следом за ней не могла не поверить… А ещё в сердце Лесияры, невольно раскрывшемся в миг первой встречи их взглядов, жила печальная нежность, которую княгиня вложила в прощальный поцелуй, касаясь губами задрожавших ресниц девушки. С уст правительницы дочерей Лалады было готово сорваться имя, но она поймала его, как непокорную птицу, и вновь спрятала у себя в груди.

Подуйте вы, ветры, с весенней сторонки,

Раздуйте вы тучи, снега растопите —

Пусть лада вослед журавлиному клину

В родные края поскорее вернётся…

Песня не желала покоряться приказу молчать. Теперь, зная, что такое хмарь, Дарёна с содроганием представляла себе, каково Младе в землях Воронецкого княжества. Струнами домры она ткала для песни золотые крылья, чтобы та могла хоть немного осветить и облегчить чернокудрой женщине-кошке дорогу сквозь давящую мглу Марушиного дыхания…

— Я кому говорила не петь?! — ударом хлыста обжёг её разгневанный голос начальницы охраны.

Светлый лёд остервенелых глаз с яростными чёрными точками зрачков, сердито взъерошенные петушиные перья на шлеме и угрожающе сжатая в кулак рука — всё это разом подняло Дарёну на ноги в готовности защищать песню. Она не могла позволить снова задушить её грубым запретом.

— Я не для тебя пою, госпожа, — сказала она тихо, но решительно, — а для себя. Коли не любо — так не слушай.

— Не смей дерзить, — скрежетнула зубами Яромира. — Дай сюда!

Дарёна была готова отстаивать домру, как мать — ребёнка, но начальница стражи была сильнее. Больно пихнув девушку в грудь, она просто вырвала у неё из рук инструмент.

— И не вздумай тут прельщать всех Марушиными сетями, — торжествующе вскинув подбородок, добавила Яромира. — Княгиню ты обольстила, но со мной это не пройдёт, не надейся!

— Отдай! Это подарок княгини! — кинулась Дарёна к домре. — Я никого не прельщаю! И Маруше не служу! Это самоуправство…

Со стиснутыми челюстями она пыталась вернуть себе домру, пища и пыхтя от натуги, но окованная холодной сталью рука отстраняла её, не позволяя дотянуться. Дарёна пыталась лягаться и царапаться, но только ногти обломала. Яромира толкнула её на застеленную ковром широкую лежанку и победоносно направилась к выходу. Изысканное ложе смягчило падение, но не ослабило гнева и отчаяния девушки. Плача от бессилия, она швырнула в широкую спину Яромиры алую бархатную подушку с золотыми кисточками… Но не тут-то было: молниеносный разворот — и подушка оказалась пойманной на лету. Хмыкнув, начальница стражи бросила мягкий «метательный снаряд» на ближайшую лавку у двери и вышла.

Подушки приняли её, горестно всхлипывающую, в свои мягкие объятия. Потом, вытерев мокрые щёки рукавом, Дарёна села и окинула взглядом пурпурно-золотой блеск комнаты… Будь Лесияра сейчас здесь, она бы поставила на место эту зарвавшуюся нахалку.

Лишившись возможности ткать песне крылья струнами, Дарёна не сдалась — стала делать это только голосом. Тихонько напевая, она одновременно прислушивалась к звукам за дверью — не идёт ли кто… От каждого шороха её плечи и голос вздрагивали. И вдруг — скрип… Дарёна поперхнулась и смолкла. Дверь приоткрылась, и в покои проскользнула хорошенькая девочка в золотом монисто, драгоценном очелье и серьгах. Похоже, она считала, что чем больше побрякушек, тем лучше: на каждой ей руке позвякивало два-три золотых запястья, и даже на конце косы висело украшение с бирюзой. Подбежав к Дарёне, маленькая любительница блестящих вещей плюхнулась рядом на подушки.

— Ты хорошо поёшь, — сказала она, глядя на девушку большими серо-зелёными глазами. И, сдвинув брови, озабоченно и настойчиво спросила: — Ты плакала? Тебя обидели? Кто?