Федорцов Владимирович - Сталкер-югенд

− Дяденька! Дяденька! - позвал Тим главного. Мальчик почему-то решил, тот, кто держался несколько в отдалении и есть главный над спаями.

Главный вздрогнул от пронзительного детского голоса и резко повернулся. Спаи тут же дернулись к мальчишке, но их остановили. Все и враги и жертвы подчинились простым правилам игры ,,замри-отомриˮ. Статику сцены нарушал только Тим. На слабых, не гнущихся ногах, с потяжелевшей бутылкой, он подошел близко, насколько хватило смелости.

− Дяденька, а можно Лина попьет?

Его изучали долго. Так долго словно собирались повторно зачислять в школу. Тогда врачиха ощупала его со всех сторон, даже заставила снять трусы. Если бы не мама, ни за что бы не снял.

− Кто?

Тим указал на Лину.

− Почему бы нет, − согласился главный и сделал дозволяющий жест.

После знака произошло многое. Лину вытолкнули из общего строя, а остальных повели дальше. Ребята оборачивались, замедляли шаги, надеялись, он попросит и за них. Они надеялись на него. В другой ситуации Тиму было бы стыдно. Он назвал бы себя трусом и предателем. Но не теперь.

Главный продолжал смотреть детей. Что выражал его прилипчивый холодный взгляд. Простое любопытство? Попытку понять побуждения и логику поступка мальчишки? Ухватить невидимую нить связующую детей? Поиск способа заставить взяться за нож? Спровоцировать к действию?

− На, попей − протянул Тим воду девочке.

Лина прижалась к Тиму. Крепко-крепко. Мальчик почувствовал, она дрожит. Она боится. Очень. А он? Он боится? Удивительно, но нет. Теперь нет. Рядом с ней - нет! У него нет такого права бояться. Ни главного, ни спаев, ни пустого двора.

Гордое ˮмы в месте!ˮ будет признанием в трусости, боязни принять ответственность и поэтому...

ˮОна со мной!ˮ − смело поглядел Тим на главного.

Возможно, этого взгляда тот от него и ждал, а дождавшись, развернулся и ушел.

Пусто и тихо. Не пусто. Их двое. А то, что тихо? Тишина может символизировать все что угодно. Было тихо до сотворения Мира, и будет тихо, когда Мир загнется. Знать бы, что она означает сейчас? Начало или конец?

***

11.

От черных мыслей не смогли отвлечь ни залитый солнцем луг, усеянный белыми ромашками, ни, как Чили показалась, маячившая вдалеке спина динго, ни трудный спуск в сумрак сырого оврага. Даже змея, мелькнувшая в траве в метре от ноги, не вызвала у нее повышенного сердцебиения. Чили некогда отвлекаться, она нянчила свою неприязнь. Впрочем, неприязнь слишком малая цена за содеянное. Помыслы Пахи тянули на большее. На ненависть. Чистую и холодную, как осенний лед в ручье. С её упорством успех в начинании обеспечен. Единственное что Чили приняла, позволила себе принять, его предупреждение.

− Идешь следом. Ничего не трогаешь и смотришь куда наступаешь. Как обычно.

Нет, как обычно уже не будет! Не будет! Он что не понял? Все в его и её жизнях разделилось на до и после Нитей.

Грешно заподозрить Паху в умышленном выборе наиболее трудного пути, но порой девушка так думала. Думала, и многое бы отдала поменяться с ним местами. На денек. Таскалась бы по всем буеракам, какие встретились, а он бы ныл и канючил отдохнуть. Но чего не дано, того не дано. Приходится довольствоваться злым взглядом в спину и руганью сквозь зубы, и скакать по камням, шагать по песчаной отмели, лезть в бурелом, чапать по сырому подтопленному лугу, ждать очереди пить из тихой медленной речушки или крохотного ключа, где воды с пригоршню.

В кашеварах теперь бессменно Паха. Предложил бы ей, с радостью бы послала. Но Паха все делал сам. Он вообще до обидного мало давал причин сорваться и дать волю накипевшей обиде. Разве только своим присутствием. Но как без него? Вернее куда?

Они не разговаривали, потому варево Паха ел первым и оставлял Чили. Она наблюдала за ним в желании позлорадствовать, попадись ему кусок пожирней. Объедает! Но хлебово одинаково жидко обоим. Нарезанное мясо брал по порядку, не выбирая. Один раз Чили оставила ложку в котелке, всем видом показывая, мыть не собирается. Паха вытряхнул ложку в траву. Котелок помыл. Пришлось тащится полоскать столовый прибор. Одной, в сумраке вечернего леса, обмирая от каждого звука.

Еще одно... Когда готовил ночевку, ломал лапник, постелить мягче, скидывал в общую кучу, ровнял и застилал брезентухой. Ложиться приходилось спина к спине (ничего не поделаешь таков комфорт) поровну накрыватся тощеньким одеялом, для тепла. Она считала спать ей жестче, а угол одеяла с его стороны больше. И обратного не доказать хоть ты тресни. Увидеть плохое там, где оно отсутствует, надо уметь. Она училась. Понемногу.