Unknown - daefac02bad94205b0a922a04d997460

С этими словами она медленно стащила с устало поникшей головы барашковую шапку и склонилась перед Смилиной.

– Скобли. Счищай с моей головы всё, что считаешь лишним.

Смилина поднялась и опустила ладонь на темя родительницы.

– Я рада, матушка, что ты приняла верное решение. Я помогу тебе.

Нож был при ней, но его следовало подточить ещё немного для пущей верности. Осколок точильного камня в доме нашёлся, но на большом вращающемся круге точить было удобнее, и Смилина отправилась в кузню. Дела там шли своим чередом, Радонега отрабатывала свои первые уроки. Смилина похвалила её и вручила нож:

– Заточи-ка его для меня, будь добра.

Пока ученица исполняла поручение, Смилина беспокоилась: не сморило ли там матушку Вяченегу? Всё-таки ночь бессонная выдалась, да и выпила та изрядно. Её саму уж пошатывало от усталости, а в теле звенела неприятная дрожь. Ещё бы: вкалывала вчера в поле, не разгибая спины, потом – кузня, а после ещё и похоронные дела… А работницы подходили с соболезнованиями: все уже знали о случившемся.

– Благодарю вас на добром слове, родимые, – поклонилась Смилина. – Не знаю, буду ли я ещё сегодня здесь. Возможно, с семьёй останусь, так что давайте тут без меня.

Матушку Вяченегу она нашла на кухне за столом. Та из последних сил держалась и дожидалась её, хотя голова её то и дело измученно клонилась на грудь. Свобода сидела рядом, мягко касаясь её руки всякий раз, когда глаза Вяченеги закрывались.

– Ну, матушка, готова? – Смилина склонилась к родительнице, опустила руки ей на плечи.

Вяченега встрепенулась, открыла отяжелевшие веки, обвела кухню усталым, мутным взором.

– Давай, – выдохнула она.

Волосы Вяченега, как многие женщины-кошки того далёкого времени, носила в длинной косе. Смилина бережно расплела её, расправила вороные с проблесками серебра пряди по плечам родительницы и выбрала пучок на темени, как ещё совсем недавно делала Радонеге. Затянув узел у корня, она передала прядь подошедшей Драгоиле:

– Подержи.

В тишине потрескивали только огонь в печке да нож, срезавший волосы. В каждое движение Смилина вкладывала всё своё тепло, всю любовь и щемящее сострадание. Об одном она только беспокоилась: как бы не дрогнула рука. Родительница доверилась ей, и порезать её было нельзя ни в коем случае. Оружейница гнала прочь накатывавшую мягкими сонными волнами одуряющую усталость.

Свобода завладела лежавшей на столе рукой Вяченеги и ободряюще накрыла её своими ладонями. Сердце Смилины сжалось от пронзительно-грустного желания поцеловать жену, прижать к себе и унести на руках домой: та вместе со всеми не смыкала глаз всю ночь и хлопотала. Без сомнений, она тоже смертельно устала, и женщине-кошке хотелось поскорее отправить её отдыхать. А Вяченега поднесла руку Свободы к губам и поцеловала, смутив её до розовых пятнышек на кангельских скулах. Наверно, ей передался тот порыв нежности, который накатил на оружейницу: они слились в одно целое, соединённые мостиком бреющего ножа. То, что Смилина сейчас делала для неё, было глубже, теплее и сокровеннее, чем близость. Лезвие, как мысленное продолжение её губ, целовало голову родительницы.

Срезав последний волосок, Смилина разогнула гудевшую от напряжения спину. Оставшуюся прядь она заплела в косицу, украсив нитью бисера и закрепив на конце маленьким серебряным накосником с подвесками из бирюзы. Высекла щелчком пламя из пальцев и завершающим движением провела огненной ладонью по голове родительницы, очищая её до блеска. Задремавшая Вяченега вздрогнула и пробудилась.

– Не пугайся, – сказала ей Смилина. – Этим я соединяю тебя с Огунью.

Пламя в печке, до этого мгновения горевшее тихо и сонно, вдруг вскинулось таким же рыжим зверем, каким оно приветствовало новую ученицу в кузне.

– Ох, – испуганно вырвалось у Свободы.

– Это Огунь, – улыбнулась оружейница. – Она здесь и слышит нас. – И добавила, обращаясь к огню: – Земная мать, прими в своё лоно новую дочь и храни её жизнь, которую я вверяю тебе.

С этими словами она бросила в печь срезанные волосы родительницы, скормив их косматому пламени. А Свобода, роняя блестящие светлые капельки с ресниц, зашептала жарко, с сердечной мольбой:

– Матушка Огунь… Прошу, не забирай больше ничьи жизни. Не гневайся на тех, кто трудится в твоих недрах.

Прижав руки к груди, она смотрела на огонь с залитой слезами улыбкой, и Смилина сделала то, чего уже давно жаждала – поцеловала её в губы. А Вяченега задумчиво скользила ладонью по голове.