Unknown - daefac02bad94205b0a922a04d997460

Сердце сжалось: будто не живую девушку руки подняли, а куклу соломенную. Никакого весу… И вместе с тем, как ни странно, эта худоба, болезненность и воздушность красили её, делая тоньше, нежнее, одухотворённее. Смилина с горько-солёным, тёплым комком смешанных чувств любовалась ею. Уж не репка, а цветочек на хрупком стебельке, который хотелось беречь от мороза и ветра.

– Тебя не узнать, моя хорошая. – Голос осип, Смилина сама себя едва слышала.

Ресницы Любони опустились, защекотав пушистыми тенями втянувшиеся щёки, на которых едва виднелись поблёкшие конопушки, а потом вскинулись опять.

– Что, сильно я подурнела?

– Ты красавица. – Смилина не кривила душой. Слова вырвались сами, а губы прильнули к дрогнувшим пальцам девушки.

Тёплая ладошка легла на голову Смилины.

– Тебя… тоже не узнать. Я даже… испугалась немножко.

Да, Смилина не ошиблась с выбором камней для колечка. Они сияли ей сейчас, эти медовые яхонты, два летних лучика на погрустневшем и осунувшемся лице.

– Чего же ты испугалась, голубка?

Опять взмах ресниц.

– Себя самой, наверно. Сердца своего.

С задумчивой улыбкой Любоня рассматривала колечко, которое Смилина поднесла ей на ладони.

– Чудесное какое… И лето, и осень в него вплетены. И мёд, и цветы, и листва золотая. И солнышко – не жгучее, доброе. Это ты сделала?

Вместо ответа Смилина надела кольцо на тонкий, гибкий пальчик, весь исколотый швейной иголкой. И с размером угадала: кольцо село не туго, но и не болталось. Наконец в глазах Любони начало что-то проступать – то ли догадка, то ли изумление, всё ещё затуманенное пеленой тоски.

– Это… мне?

Веки Смилины дрогнули: улыбка мотыльком повисла на них, не затронув губ.

– Тебе, родная. Я за тобой вернулась. Станешь моей женой?

Видимо, Любоня решила, что ей послышалось. Её глаза стали совсем круглыми, а губы приоткрылись с привычно опущенными уголками, отчего её ротик походил на месяц рожками вниз. Грудной смешок-мурлыканье вырвался у Смилины, и она поцеловала девушку. Не с пугающей похотью, как в тот раз на земляничной поляне, а ласково и осторожно, чтоб в душу Любони не упало ни одно семечко сомнения в том, что вся нежность Смилины была предназначена ей одной. Вся до капли, с горчинкой, но уж какая есть.

Не выпуская руки девушки, она шагнула в проход, чтобы сообщить хозяйке о своём предложении. Но вот чудо: в горнице она очутилась вместе с ошарашенной таким внезапным перемещением Любоней. Девушка ахнула и захлопала ресницами, а Смилина смекнула, в чём дело…

– А колечко-то непростое, – осенило её.

– Ка-ка-какое колечко? – пролепетала супруга Одинца, вздрогнувшая от неожиданности. И прижала руку к забившемуся сердцу: – Охти мне… Нельзя ж так пугать-то… Ладно – Смилина всегда так ходит, но ты-то, Любоня – ты как тут очутилась?

– А вот так, матушка, – засмеялась оружейница. – Не пугайся, это колечко так действует. Сила Белых гор в него вплетена. И Огуни, матери земной, благословение.

При виде кольца глаза у хозяйки опять угодили на мокрое место. Всплеснув руками, она так и села на лавку:

– Да неужто обручились вы?!

– Ну… – Смилина бросила на Любоню ласковый взгляд. – Я своё слово сказала, а ответ за невестой.

Одинец с сыновьями, вернувшись из кузни, застыли на пороге: мать семейства ревела в три ручья, а Любоня, прильнув к Смилине, закрыла глаза с выражением измученного счастья на лице.

– Чего тут стряслось? – Мастер окинул изумлённым взглядом родных, уставился на гостью. – Смилина, ты, что ль?

– Я, батюшка, – улыбнулась женщина-кошка.

– Не узнал, – хмыкнул тот. – Богатой будешь. Да ты уже, как я погляжу…

Одинец немного сдал. Голова его совсем побелела, а в бороде и усах ещё виднелись тёмные прожилки. Впрочем, крепости в его руках и плечах оставалось ещё немало. Узнав, в чём дело, он поворчал, что всё не по обычаям вышло – без сватов, без сговора, но при виде счастливых глаз дочери растаял.

– Да ещё три года назад девку брать надо было, – сказал он, смахивая что-то с подозрительно заморгавших глаз. – Что ж ты, голубушка моя, так поздно думку свою надумала?

– Мне, батюшка, в силу войти надо было, – не без виноватой дрожи в сердце ответила Смилина. – На ноги встать, достаток накопить. Три-то года назад мне бы даже привести жену было некуда.

Она не стала разузнавать о Сейрам и Свободе: не хотела ворошить былую боль, что пеплом лежала на донышке сердца. Тлели ли под золой угли? Смилина отмела прочь мысли об этом.