Михаил Смиртюков - Государство — это он

ведрами, бочонками и возами. Эти ярмарки остались у меня в памяти навсегда. Муж тетки, у

которой я жил, маленький тщедушный человечек, был кузнецом. Он славился по всей округе

умением подковывать лошадей. Так вот в ярмарочные дни он своим мастерством зарабатывал

порядочные по тем временам деньги. Покупал дрова и продукты, а все остальные деньги

пропивал. Пил он аккуратно с понедельника по пятницу и без продыху. Но семья все равно

жила и питалась прилично. На столе обязательно было первое и второе. И ели не из одной

миски, а каждый из своей. Не забывал меня и дед. Каждую неделю он пешком приходил ко

мне в Одоев и приносил что-нибудь поесть: сало или еще что-нибудь и буханку хлеба из

светлой ржи. Все этот я отдавал тетке на общий стол. Иногда я сам в выходные дни шел в

Говоренки, а в понедельник утром приходил в школу. Эти двенадцативерстные прогулки, думаю, помогли сохранить здоровье и прожить много лет и мне, и деду. Я забрал их с

бабушкой в Москву, когда им обоим было под восемьдесят лет. Дед прожил до восьмидесяти

семи. А бабушка хотя и не была таким заядлым ходоком, но дожила до девяноста трех лет.

А как выглядели школы времен нэпа?

Мы, ученики, жили очень дружно. Никакого расслоения на бывших и нынешних не

наблюдалось. Может быть, из-за того, что зарплаты у рабочих и служащих не сильно

отличались, никакой разницы тогда не чувствовалось. И взрослые, и дети чувствовали себя

равными. Никто не задавался. Даже дети купцов ничем среди прочих учеников не

выделялись. Единственными, кто делил нас по происхождению, были учителя старого закала.

Учительница литературы, к примеру, относилась ко мне очень холодно потому, что я был

секретарем комсомольской организации и членом районного комитета комсомола. Ей

нравились девочки из благоустроенных семейств, которым она во всем потакала. Но я ее

уважал потому, что она очень хорошо знала свой предмет и знания давала нам – дай Бог

каждому! Математике нас учил Борис Васильевич Реутов, который потом преподавал в МГУ, а химии и астрономии – Антонин Иванович Фетисов, он тоже уехал работать в Москву, в

университет. Холодность учителей к нам, как я понял потом, была небезосновательной. Мы

громко кричали и митинговали, по сути, не очень разбираясь в существе происходящего в

стране. Нам говорили, что левый и правый уклон – это плохо, вот мы хором кричали: "Долой

левых и правых!" В тот момент нам все это казалось очень интересным, увлекательным и

правильным.

Этим общественная работа и ограничивалась?

Нет. В девятом классе райком комсомола выдвинул меня, как тогда говорили, на пост

заведующего профпартклубом, который размещался в здании бывшего Дворянского

собрания, и заведующего городским театром, находившимся в старинном деревянном здании.

Спектакли там ставили мы, школьники, и иногда приезжали из губернии артисты, которые

ставили разные, в основном агитационные, спектакли. А в клубе работали разного рода

кружки: хоровой, литературный, столярный и т. д.– и проводились собрания. Моей учебе это

почти не мешало. По существу, я был только хранителем ключей и начальником над

сторожами в этих зданиях. Вечера я проводил на работе с большой пользой для своего

образования: в бывшем Дворянском собрании была прекрасная библиотека, и я много читал.

Собирались учиться дальше?

Весной 1927 года я окончил школу. И нужно было решать, что делать дальше. Считалось, что

наша школа имеет педагогический уклон. И многие ее выпускники работали учителями в

Одоеве и в округе. Но я решил поступать в Педагогический институт имени Ленина в

Москве. За заведование клубом и театром мне платили немалые по тому времени и тем ценам

деньги. Немного денег присылал мне отец. Так что я мог на скопившиеся деньги осуществить

свой план. Из школы, от райкома комсомола я взял рекомендации для поступления в

институт и, ни с кем из родных не советуясь, отправился в столицу.

Фото: РГАКФД/Росинформ / Коммерсантъ

"Я слушал Маяковского, когда он читал поэму "Хорошо!". Зал замер, было тихо. Все

чувствовали, насколько он мощный, красивый, интересный человек"

"Поэты и писатели вели себя без малейшего чванства"

Так просто?

Точно. Ни друзей, ни покровителей у меня в столице не было. Весь мой багаж состоял из