Жан Рэй - Ночь в Пентонвилле

Он уставился на Смитерсона вытаращенными глазами и неожиданно громко расхохотался.

— Надо же, сегодня у меня будет сотый! Подумать только — их наби­рается ровно сотня! Клянусь Юпитером, можно пожалеть, что здесь нет пива или джина, такой результат полагалось бы обмыть!

Его массивное тело сотрясало грубое веселье.

— Сотня! Сегодня будет сотый!.. Просто здорово!.. Надо будет рас­сказать об этом друзьям. Или даже газетчикам! Они опубликуют мою фотографию, и начальство наградит меня премией!..

Неожиданно Дак погрузился в задумчивость, но через минуту к нему вернулось хорошее настроение.

— Послушайте. Я вспомнил одну женщину. Когда я был в Лондоне, то как-то заглянул в Бетнал-грин. Черт возьми, я давно не вспоминал об этом, но почему-то сегодня воспоминания вернулись ко мне. Это была смуглая ведьма с островов, предсказывавшая судьбу.

«Ваша работа — это смерть», — сказала она мне, раскинув карты и изучив линии моей ладони. «Еще бы, старушка! Ты точно угадала!» — ответил я. «Ты дашь смерть ровно сто раз. — сказала она и добавила: — Вернее, сотого раза не будет.» А вот здесь она попала пальцем в небо, старая карга, и я очень скоро докажу это!

Я все равно дал ей шиллинг, но она швырнула его в канаву, крикнув: «Первый заставит тебя лишиться последнего!» Конечно, я ничего не понял. — И Дак добавил задумчивым тоном: — Забавно, Смитерсон, что я со своей короткой памятью вдруг вспомнил такие пустяки из далекого прошлого.

Настенные часы тяжело пробили четыре раза.

— Пойду проверю машину, — заявил Дак. — У меня еще навалом вре­мени, но я теперь сам налаживаю ее с тех пор, как меня заставили платить помощнику. Получается приличная экономия.

Смитерсон попытался уснуть, но безуспешно.

Из помещения для дежурных он слышал стук молотка Дака, проверяв­шего свое устройство в небольшом жутком помещении рядом с дежуркой. Потом раздался скрип рычагов механизма, открывавшего люк.

Пять часов.

Через полчаса нужно будет дать сигнал подъема для охранников; подъем заключенных из-за казни будет позже обычного.

Смитерсона немного удивило отсутствие Дака, обычно быстро справ­лявшегося с проверкой. Он уже решил заглянуть в помещение для казни, когда послышался глухой стук. Он вздрогнул, потому что хорошо знал: так стучал откидываемый люк, за которым следовал отвратительный мягкий удар тела, жизнь которого прервалась.

Ему показалось, что услышанные им звуки не походили на обычный стук люка во время проверки...

В зале для казни было пусто.

Люк был откинут, и натянутая веревка ныряла в темноту, слегка рас­качиваясь медленным и равномерным движением маятника.

Он наклонился над омерзительным провалом.

Там висело. тело Дака.

* * *

Когда Смитерсон отшатнулся с криком ужаса, он увидел перед собой страшные глаза призрака Брауна, прислонившегося к стойке виселицы.

* * *

Благодетельный обморок вывел Смитерсона из числа немногих свиде­телей последовавших затем невероятных событий.

В архивах Пентонвилля нет никаких упоминаний о случившемся, что вполне понятно; но в записях директора выявлено отсутствие полудюжины листов, кем-то вырезанных из ежедневника, тщательно и аккуратно; гово­рят, что они все еще хранятся в архивах Министерства внутренних дел.

Привратник Кливенс был выхвачен из состояния отупения, обычно характерного для конца ночного дежурства, отнюдь не потому, что в тюрь­ме воцарилась абсолютная тишина, но ощущением кошмарного ужаса, едва не вызвавшего у него тошноту.

«Наверное, это сердце, — подумал он. — Еще бы, в моем возрасте.»

Он оглянулся в коридор позади себя и увидел вереницу теней непода­леку от центральной ротонды.

«Проклятье, — подумал он. — Что здесь происходит?»

Позднее Кливенс в своих показаниях особенно настаивал на мертвой тишине, господствовавшей на всем протяжении пережитых им жутких минут, когда он оцепенел, завороженный ужасным зрелищем, лишившим его способности двигаться и говорить.

В процессии теней, сначала неясных и расплывчатых, постепенно воз­никали четкие пугающие фигуры.

У некоторых головы были спрятаны под черными капюшонами, у других лица были открыты, и он узнал их всех: это были заключенные, казненные за много лет на его глазах, и всегда на утренней заре.

Он мысленно называл по имени каждого из тех, кто пристраивался к шеренге с веревкой на шее: Скинслоп. Роджерс. Пьочинини. Янг-Су. Кирби. Руттермол. О’Нейл.